Деррида призраки маркса кратко

Обновлено: 04.07.2024

Чтобы ответить на все эти вопросы, необходимо понять, каким образом Деррида читает Маркса, в каком ряду он его рассматривает, через какие ассоциации и аллюзии он его проводит. Деррида читает Маркса так же, как он читает любого другого автора, т. е. методом отодвигания, отсрочивания главного, которое всегда остается где-то впереди. Это, как почти всегда, косвенный подход исподволь: пока текст не пройдет через Шекспира и Валери, Бланшо и Хайдеггера, к Марксу мы толком и не подступимся.

Мы здесь имеем дело с призраками, но понятия призрака у нас нет. Нужно понять, что значит живое, в чем различие между живым и мертвым в наш век биоинженерных технологий. Виртуальным становится и наследие, и понятие наследия. Наследство — это не благо и не богатство, но прежде всего вопрос: что делать с этим наследием? Как ввести его в действие? В целом наследие как некапитализирован- ное благо фантазматично во всех смыслах слова. В пьесе шекспировская линия проходит по семье Маркса: Маркс-отец зовет сына, зовет своих сыновей, все они равно законные и незаконные, все лишены прочного сыновнего наследования, а призрак появляется в начале пьесы как фара — глаз циклопа, наполовину ослепший и ослепляющий: он требует мести и призывает к справедливости1.

Именно в этой области, парадоксальным образом сопрягающей прошлое и будущее, мы только и можем иметь надежду услышать (или увидеть) что-то, не обладающее ни формой, ни обликом. Можно предположить, что апелляция к духам и призракам и есть в данном случае у Деррида косвенный способ показать нам область, в которой обретаются тела без тела, места без места. При этом призраки нас видят, а мы их — нет. Мы и языка их не понимаем. У Шекспира Марцелл подначивает Горацио: ты — ученый, так попробуй же заговорить с призраком! Но напрасно: ученые в призраков не верят и разговаривать с ними не умеют. Деррида ищет другой способ обращения с ними. Можно предположить, что оба они — Маркс и Деррида — вышли на духов и призраков благодаря тому, что резко проблематизировали идеальное, духовное, хотя и по разным основаниям, и с разными целями. При этом Маркс опирался на базис, на практику, на экономическое производство, а Деррида — на самодостаточность сферы означающего, на язык как силу, ни в коей мере не подчиненную задаче воплощения идеального мира идей, означаемых.

При изучении Маркса и Деррида призраков можно различать по смыслам в контексте их появления: это призраки, преследовавшие Маркса, призраки его самого, призраки марксистской концепции, призраки, возникшие при реализации этой концепции в жизни народов и стран, призраки ее будущего распространения. Однако такое перечисление смыслов слов не затрагивает ситуаций реального существования того, о чем идее речь. И прежде всего появление призраков вовсе не ограничивается ни идеологией, ни ее революционным воплощением в жизнь, ни устаревшими традициями — иначе говоря, они относятся не только к Марксу, но затрагивают каждого из нас. В частности, идеологическое выступает как вторичное воплощение первоначальных идеализаций в материях, чувственно не воспринимаемых или же воспринимаемых в результате некоторых театрализаций.

Что здесь происходит - ЖД здесь прямо утверждает, что текущей, вот этой взывающей к "оперативности" актуальности - тех самых УСЛОВИЙ КОНЕЧНОСТИ - недостаточно. Недостаточно, чтобы задаваться вопросом о справедливости ( или об основаниях, да?) - и, очевидно, недостаточно, чтобы отвечать на него, [исходя из них]

конечность - это неопределимость реальных оснований (или их отсутствия) для разума. это контекст, внутри которого любая онтология принципиально оспариваема. оперативность созвучна ленинской апелляции к практике. вопрос же о справедливости как раз, для меня, смыкается с наиболее острым твоим вопросом - о том, кто, собственно, оперирует. вопрос о справедливости - это этический вопрос, который имеет отношения к субъективации, к идентичности, но в принципе никак не связан с онтологическими основаниями. в силу этого можно, например, сказать, что мир устроен несправедливо

Илья, да, это разъяснение уже звучало. Но чтобы оно имело силу - логика, содержащая в себе принцип этот - она должна заместить собой предшествующие онтологии, "стать драконом".
Но что это за дракон, как не утверждение своего бессилия перед бесконечностью - и выбор, вслед за лениным, некоторого "присутствующего живым" - выбор актуальности, выбор той реальности, в которой мир всегда "справедлив"?
Показать полностью. Ведь не-справедливой актуальность может быть, разве что, перед лицом тех не-присутствующих, не-существующих "призраков", о которых говорит Деррида. Если мы ограничиваем реальность присутствующим, исключая не-сущее и не-существующее (но то, что может быть или уже таковым было), то "мир" не может быть "несправедливым" - лишь локальности присутствующего, в своих столкновениях, могут как-то там противопоставляться - и, разумеется, смысл справедливости, который принадлежит этому миру, не будет тождественным смыслу той справедливости, которая соотносится с бесконечностью и миром призраков".

Сама неопределимость реальных оснований не является аргументом в пользу выбора "оперативности",как некоторой хоть сколько-то и хоть чему-то адекватной модели" жизнепроизводства".

Неопределимость является вызовом - и операции' являются средством ответа, телом ответа, но выбор оперативности как таковой - есть лишь снятие вопроса об основаниях, выбор некоторой конечности не в смысле столкновения с собственным изнеможением, а конечности как собственно конечности - некоторой конкретной актуальности - выбор языка, на котором осмысляются проводимые в актуальном операции - некоторая точка в поиске той самой реальности, назначение реальностью присутствующего.

..если попытаться сократить дроби, то что есть "оперативность" против "метафизики" в действии, если действием является некоторый речевой акт - я полагаю, что "оперативность" представляет собой такой тип онтологизации, такой онтологический выбор, о котором ты говорил на крайнем стриме на примере аналитических философов - попытка говорить серьёзно,
Показать полностью. отталкиваясь от тех значений, которые УЖЕ оперативно задействованы в качестве КАК БЫ фундаментальных - или неизбежно подставляющихся под таковое качество, и именно это КАК БЫ отличает её, "оперативность", от выражений "метафизического" доверия тому же значению безоговорочно, значению.

Задействованность значений - это не то, чтоб их реализация в средстве, в воплощении, в некоторой плоскости - а, скорее, некоторая разнесенность по прямой "смысл - воплощение" - иначе значений нет как таковых.
"Оперативность" являет собой ударение на средстве, на воплощенности - уничижая замысел, выискивая его корни в этой воплощенности.

"Метафизика", также разнесена по прямой "смысл - воплощение", но устремлена к позициям, с которых сущее и не-сущее, существующее и не-существующее, присутствующее и не-присутствующее, видимы в своей общности.

Но, коли мы (хотя бы я и ЖД) говорим о присутствующем и не-присутствующем, то не-присутствующее присутствует уже здесь, возможно, не вполне живым.
И эти призраки, не будучи объектом внимания, становятся его субъектом - аналитик не имеет дела с призраками - он просто проводит их волю.

Знакомство с историей философской мировой мысли является неотъемлемой частью философского образования. Без этого невозможно глубокое понимание философских вопросов. Однако одной истории философии недостаточно, и теперь мы переходим ко второй, не менее существенной составляющей философского образования — его теоретической части, основная цель которой — познакомить читателя с современными подходами к решению философских проблем, с современными принципами формирования общей картины мира.

Одной из функций философии, как уже отмечалось, является выяснение, понимание, анализ категорий, используемых практически всеми философами — и не только ими — независимо от их принадлежности к тому или иному течению. Это такие понятия, как бытие, материя, природа, человек, сознание, познание, общество, наука, культура и т.д. Им посвящены следующие главы второго раздела. Авторы опираются на новейшие данные конкретных наук — естественных, общественных и гуманитарных, а также учитывают религиозные, нравственные и социально-политические аспекты обсуждаемых проблем.

Первые признаки постмодернизма появились в конце 1950-х годов в итальянской архитектуре и американской литературе. Затем они появляются в искусстве других европейских стран и Японии, а в конце 60-х годов распространяются в другие области культуры и становятся очень устойчивыми.

Появление и становление постмодернизма.
Постмодернизм — относительно недавнее явление: ему около четверти века. Это, прежде всего, культура постиндустриального информационного общества. В то же время она выходит за рамки культуры и в той или иной степени проявляется во всех сферах общественной жизни, включая экономику и политику. Наиболее ярко это выражается в искусстве. Она также существует как четко определенное направление в философии. В целом, постмодернизм предстает сегодня как особое умонастроение и менталитет, образ жизни и культура, и даже как особая эпоха, которая еще только зарождается и, похоже, становится переходной.

Как особое явление, постмодернизм явно возник в 1970-х годах, хотя нет единого мнения о более точной дате его рождения. Многие указывают на 1972 год, но связывают его с разными событиями.

Деррида Жак. Призраки Маркса

И все же, среди всех разнообразных искушений, с которыми мне приходится сталкиваться сегодня, есть и искушение памяти: вспомнить о том, что для меня и для тех представителей моего поколения, кто разделял опыт марксизма на протяжении всей своей жизни, Маркс был почти отцовской фигурой, который заставил нас вступить во внутреннюю конфронтацию с другими школами мысли, и что значило читать тексты и интерпретировать мир, в котором марксистское наследие было — и остается, а значит, будет — безусловно и полностью определяющим.

В то время, когда новый мировой хаос пытается установить свой неокапитализм и неолиберализм, никакое количество отрицаний не может избавиться от всех призраков Маркса. Маркс считал, что граница между призраком и реальностью должна быть преодолена путем реализации, подобно тому, как реализуется утопия, то есть путем революции. Сегодня, почти полтора века спустя, в мире есть много людей, которых тревожит призрак коммунизма и которые убеждены, что это бесплотный призрак, без присутствия, без реальности, без актуальности, но на этот раз призрак, который якобы ушел в прошлое.

Маркс любит призраков не больше, чем своих оппонентов. Он не хочет в них верить. Но он думает только о них. Маркс считает, что он точно знает, в чем их предполагаемое отличие от реальной, действительной жизни. Он считает, что может противопоставить им смерть и жизнь, пустые воображаемые симулякры и реальное присутствие. Он верит в это различие и оппозицию настолько, что хочет разоблачить и изгнать призраков, совершить экзорцизм, но с помощью критического анализа, а не с помощью какого-то колдовства. Но как отличить анализ, превращающийся в магию, от заклинаний, на которые он так похож? Этот вопрос мы будем задавать себе.

Маркс обладает качеством, которое объединяет его и его противников, — враждебностью к призракам, враждебностью к страху, враждебностью, которая иногда противостоит ужасу приступами смеха. Он тоже хочет вызывать призраков, изгонять призрачное.

Деррида (Derrida) Жак (p. 1930)

Французский философ и эстетик, один из интеллектуальных лидеров 80-90-х годов, чьи постструктуралистские (см.: постструктурализм) идеи стали одним из основных концептуальных источников постмодернистской эстетики (см.: постмодернизм). Автор теории деконструкции, которая подрывает самые прочные элементы классической эстетики. Он обновил линию исследования культуры и искусства, во многом переосмыслив ее в постструктуралистских терминах.

Взгляды доктора философии оказали глубокое влияние не только на континентальную, но и на англо-американскую эстетику, положив начало Йельской школе критики и многочисленным исследовательским группам в Балтиморе, Карнелле и других университетах. Философские взгляды Д., развитие которых отмечено смещением интереса от феноменологических структуралистских исследований (в 1960-е годы) к проблемам постструктуралистской эстетики (в 1970-е), а затем к философии литературы (в 1980-е и 1990-е), отличаются концептуальным холизмом. Философия остается для него магнитом-центром, притягивающим гуманитарные науки и искусства, которые вместе образуют единую систему. Отвергая традицию вытеснения и поглощения философии другими гуманитарными науками и превращения ее в частную дисциплину, Д. помог укрепить ее институциональный статус, основав Международный философский колледж (1983) и Исследовательскую группу по философскому образованию.

Философский и эстетический акцент Д. на проблемах дискурсивности и различия вызывает к жизни целый ряд оригинальных терминов, таких как след, разброс, царапина, грамм, вуаль, применение, прививка, гибрид, контрабанда, различие и так далее. Обращение к анаграммам, черновикам, конспектам, надписям и шрифтам, маргиналиям, сноскам в принципе имеет смысл. Исследование неразрешимого через сплав философских, исторических и художественных текстов, научных данных и художественной литературы, прерывистые скачки между фразами, словами, знаками, разделенными сотнями страниц, обращение к неязыковым — графическим, живописным, компьютерным способам коммуникации приводят к гипертексту — подобию искусственного разума, компьютерной базе данных, текстовой машине, лабиринту смыслов. Философский и литературный язык проницаемы и открыты друг для друга. Их слияние образует метаязык деконструкции. Его использование размывает традиционные бинарные разделения языка и речи, речи и письма, означающего и означаемого, текста и контекста, диахронности и синхронности, природы и культуры, мужского и женского и так далее. Однако исчезновение антиномианства и иерархии порождает не хаос, а новую конфигурацию философско-эстетического поля, в котором доминирует присутствие отсутствия и открытый контекст, стимулирующий игру цитат и постмодернистские сдвиги смысла, пространства и времени.

Модель Жака Деррида (деконструктивистская)

Постмодернизм

Во второй половине 20 века в Западной Европе возникло новое философское течение, которое принято называть постмодернистским (от лат. post — после и modern — современный) комплексом. Наиболее яркими его представителями являются французы Жак Деррида, Мишель Фуко и Ролан Бартез.

Во-первых, это философское течение реализует так называемый междисциплинарный подход, который отходит от узкотехнической трактовки содержания философского знания с его разделением на онтологию, гносеологию, аксиологию и так далее. В этом смысле все, что может быть интерпретировано для поиска новых смыслов, рассматривается как объект философского исследования. В этом случае текст понимается как произвольная система знаков, несущая информацию и содержащая скрытый смысл. Поэтому, в отличие от традиционных методов и приемов философского исследования, предпочтение отдается различным гуманитарным методам: философским, филологическим, историческим, политическим и т.д. Во-вторых, методология текстовых исследований основана на методологии гуманитарных наук.

На первый взгляд, это не новое слово в философии, а уже знакомая нам герменевтика. Однако это не так. Если герменевтика традиционно строит общую исследовательскую программу, то деконструктивизм отвергает любую программу и считает ее данью уважения классикам. Цель герменевтики — понять текст — для деконструктивизма становится совсем не важной. Главное здесь — текст как таковой, выяснение того, как форма, средства выражения, такие как метафора и смысл, влияют на содержание, облеченное в текстовую форму.

Читайте дополнительные лекции:

Образовательный сайт для студентов и школьников

Основу этой книги составляет лекция, прочитанная 22 и 23 апреля 1993 года в Калифорнийском университете (Риверсайд). Ею открывалась международная конференция, организованная Берндом Магнусом и Стефаном Кулленбергом и носившая несколько двусмысленное название: "Wither Marxism?",в нем заключалась определенная словесная игра, ибо оно означает, конечно,- "Куда идет марксизм?", но, кроме того, имеет и второй смысл - "Умирает ли сегодня марксизм?".

Текст вырос, стал более точным, но, тем не менее, сохранил манеру аргументации и ритм, свойственные публично прочитанной лекции. Само собой разумеется, что примечания были добавлены уже после. Вновь появившиеся добавления заключены в скобки.

Призраки Маркса. Государство долга, работа скорби и новый интернационал

Вместо одного имени — другое, вместо целого — часть: насилие, характеризующее апартеид, всегда можно рассматривать как некую метонимию. Это верно для насилия, которым было отмечено его прошлое, это верно и для насилия нынешнего. Уникальность этого насилия, каким бы образом мы не стали его толковать (как сгущение или, наоборот, как смещение, как выражение — или как репрезентацию), всегда позволяет нам прочесть сквозь него многообразные формы насилия, присутствующего сегодня в мире. Перед нами одновременно и часть, и причина, и следствие, и симптом, и пример — то, что происходит там, воспроизводит происходящее здесь, всякий раз здесь, где бы мы ни находились — то, что мы видим в непосредственной близи от нас. В таком случае ответственность становится бесконечной, успокоение чистой совести — невозможно.

Но никогда не следует видеть в убийстве человека всего лишь некий пример, пусть даже некий показатльный пример, превращая убийство в символ, в знамя мученичества. Жизнь человека уникальна точно так же, как и его смерть, и поэтому она будет всегда превосходит любую парадигму, любой символ. И именно это и наделяет имя собственное его именем. И все же… И все же, помня обо всем вышесказанном и прибегая к определенному имении собственному, которое, конечно, значит многое, я напомню, что убив несколько дней назад — 10 апреля — Криса Хани, польский эмигрант и его сообщники убили именно коммуниста, того, кто был коммунистом. Убийцы сами завили, что они сводили счеты с коммунистом. Таким образом они пытались сорвать переговоры и разрушить идущий процесс демократизации. Этот народный герой сопротивления с апартеидом вдруг оказался опасным и неприемлемым, когда, решив вновь связать свою деятельность с коммунистической партией, находящейся в меньшинстве и внутренне расколотой, он отказался от высокого поста в АНК и, возможно, даже от официальной политической, или даже государственной должности, которые перед ним открывались в стране, освободившейся от апартеида.

Позвольте мне почтить память Криса Хани и посвятить эту лекцию ему.

Некто — вы или я, вдруг вступает и говорит: я хотел бы, наконец, научиться жить.

Разумеется, но почему?

Этот призыв лишен контекста — но контекст всегда остается незавершенным, следовательно, ненадежным и недостаточным, — выхваченным из фразы; взятый сам по себе, он представляет собой некую почти нечитаемую синтагму. Но что в этой идиоме может быть переведено?

Читайте также: