Альтернатива авторитаризму и демократии в россии кратко
Обновлено: 08.07.2024
В рейтинге демократичности, составленном экспертами журнала, страны оценивались по пяти параметрам: выборный процесс, функционирование правительства, политическая культура, политическое участие и гражданские свободы. Исходя из полученных результатов, страны разделили на четыре типа: полная демократия, ограниченная демократия, гибридный режим и авторитарный режим.
В списке The Economist Россия на 107 месте из 165 государств и двух территорий. Она находится между Киргизией и Непалом. От стран с авторитарными режимами наша страна отстоит на пять строчек. Самый демократичный гибридный режим в Гонконге, а последнее место в этой группе занимают Ирак и Гаити.
На постсоветском пространстве самая демократичная — Эстония, которая занимает 33-ю строчку. Эта страна, например, уступает Маврикию и опережает Польшу. Литва занимает 41-ую позицию, а Латвия с Польшей делят 48 место.
А к авторитарным режимам эксперты The Economist отнесли страны, которые находятся в рейтинге ниже 112-го места. В этой группе в основном оказались страны Африки и Азии. Куба в рейтинге на 121 месте, Белоруссия — на 130, Казахстан — на 132, Азербайджан — на 135, Китай — на 136, ОАЭ — на 148, Таджикистан — на 149, Афганистан — на 150 месте. В самом низу списка — Узбекистан, Туркменистан, Чад и КНДР.
Самая демократичная Норвегия набрала в рейтинге 9,80 балла из 10-ти возможных, а самая авторитарная Северная Корея — 1,08. Но даже у северокорейцев не все безнадежно. Хотя по таким критериям, как выборный процесс и гражданские свободы, страна поучила 0 баллов, зато за функционирование правительства эксперты им поставили 2,50 балла, за политическую культуру — 1,67 балла, а за политическое участие — 1,25 балла.
Россия при общей оценке в 4,26 балла за выборный процесс и плюрализм получила 5,25 балла (как в Уганде), за функционирование правительства — 3,21 (как в Нигерии), за развитие политического участия — 5,00 (как в Киргизии, Эквадоре, Малави, Гане и на Филиппинах), за политическую культуру — 3,13 (как в Армении, Мавритании и Молдавии) и за степень развития гражданских свобод — 4,71 балла (как в Турции, на Мадагаскаре, в Нигере и Азербайджане). Причем с 2008 года общая оценка развития демократии в России снизилась на 0,22 балла, но это не отразилось на месте страны в рейтинге.
Эксперты разделились во мнениях и не сошлись в будущем
Как считает политолог Дмитрий Орешкин, оценка экспертов The Economist места России в мире смотрится адекватно. Наша страна, действительно, по уровню развития демократии должна находиться примерно в нижней трети среди остальных государств мира.
По его мнению, в России налицо срастание государственного менеджмента с силовыми и, отчасти, с преступными структурами, что тоже вполне характеризует существующую модель управления как авторитарную, даже с оттенком тоталитарной. При этом ситуация с разделением и независимостью разных ветвей власти значительно ухудшилась, суд стал более управляемым, парламент — более зависимым, а политические партии — менее самостоятельными.
Поэтому он делает вывод, что общая тенденция снижения России по всем аналогичным индексам (коррупции, демократии или свободы прессы и т. д.) — вполне объективна и можно лишь спорить о том, какое у России место — 107 или 95, и о том, авторитарный у нас режим или гибридный. Сам же эксперт склоняется к тому, что все-таки в России авторитаризм, так как есть практически единственный политик, который представляет исполнительную власть. Он возвышается над всеми остальными ее ветвями и де-факто контролирует силовые, финансовые и медийные процессы.
Он напомнил, что Советский Союз развалился, потому что слишком много усилий вкладывал в милитаризацию и, столкнувшись с изменением ситуации, оказался в тупике.
Но политолог предвидит, что ситуация в России будет и дальше развиваться в сторону усиления авторитаризма, так как действующая власть убеждена, что пример Советского Союза был позитивен, потому что страна была вторым по значимости государством в мировой политике. Хотя, на самом деле, есть люди, у которых прямо противоположная точка зрения и которые считают, что СССР был Верхней Вольтой с ракетами.
Директор Института глобализации и социальных движений Борис Кагарлицкий считает бессмысленным занятием выстраивание разнородных стран в едином рейтинге. Он указывает, что составление таких перечней уводит в сторону от содержательного анализа.
Реальный, а не декларируемый суверенитет по нынешним временам – не такая уж часто встречающаяся штука. В мире найдётся совсем не много стран, способных принимать самостоятельные решения без опоры на позицию более сильного союзника или без игры на противоречиях двух или более держав, обладающих реальным суверенитетом. И Россия, при всех своих внешних и внутренних проблемах, безусловно, входит в число государств, пользующихся правом проводить независимую политику.
Но дело не только и не столько в этом. А в том, что, как известно, наша страна воспринимается Западом в качестве экзистенциональной угрозы просто по факту своего существования. Слишком уж мы отличаемся от той же Европы на всём протяжении своей истории – что допетровской, что имперской, что советской. В общем, мы для них – носители чуждых ценностей.
И президентские выборы в Америке в 2016, и особенно в 2020 году, стали лишним свидетельством того, что ни свободой, ни правами человека за океаном особенно не интересуются. Причём так было всегда, по крайней мере с тех пор, когда Штаты стали одним из главных мировых центров силы. Всё по-прежнему решается элитами. Но тогда возникает резонный вопрос – зачем вообще нужна демократия?
Дело в том, что эти господа, несмотря на все свои финансовые и административные возможности, далеко не всесильны. Совершают ошибки все люди, но те, чьи устремления продиктованы исключительно амбициями космического масштаба, ошибаются иногда чаще остальных.
В России после прихода к власти Путина в этом направлении уже предприняты серьёзные шаги, например, удаление от власти наиболее обнаглевших олигархов вроде Березовского и Ходорковского. Но до завершения данного процесса ещё далеко. Как далеко и до окончательного отказа от пиетета, испытываемого нашей элитой перед общественным устройством западных стран, которому она готова слепо подражать. И поэтому, если внутриполитический курс нынешнего президента после его ухода от власти не только останется неизменным, но и станет претворяться в жизнь с большей энергией, можно смело говорить о том, что за будущее нашей страны можно не беспокоиться.
В условиях стабильного, богатого постиндустриального общества проблемы, находящиеся в центре политического процесса, лишь в ограниченной степени задевают жизненные интересы избирателей. Наряду с коалициями, возникшими вокруг решения вопросов, важных для относительно узких групп лиц, как правило, формируются две противостоящие друг другу политические силы. Они объединяются вокруг первоочередной проблемы постиндустриального общества – соотношения уровня налоговой нагрузки и социальных обязательств. Партии правого центра отстаивают интересы налогоплательщиков, партии левого центра – интересы групп населения, получающих социальные выплаты и льготы или заработную плату за счет бюджета. В ситуации баланса сил этих групп и представляющих их политических партий лоббистские структуры, способные повлиять на голосование узких, но организованных групп избирателей, получают мощные рычаги влияния на политический процесс, нередко определяют исход выборов и состав правительства. Так, сменяющиеся лево– и правоцентристские правительства во Франции крайне осторожно относятся ко всему, что может затронуть интересы аграрного лобби.
Отметим несколько характерных черт зрелых демократий постиндустриальных стран.
1. Долгосрочная устойчивость. За существующими демократическими институтами продолжительная история стабильного функционирования, охватывающая многие десятилетия. Мысль о возможности радикального изменения политического устройства, использования насильственных действий вне серьезной политики. Она удел маргиналов.
2. Важнейший элемент политического процесса – партии, опирающиеся на длительную историческую традицию. Они предлагают варианты решения проблем, волнующих значительные группы избирателей.
3. Периодическая смена у власти партий, занимающих разные позиции по важным для постиндустриального общества вопросам – в первую очередь по вопросам о соотношении уровня приемлемого налогового бремени и социальных обязательств государства.
4. Крайние политические партии, представляющие радикальную альтернативу существующему политическому и социально-экономическому строю (коммунисты, нацисты и т. д.), маргинализованы и не представлены во власти. Баланс интересов постиндустриального общества, в котором большинство населения относит себя к среднему классу, пришедший на смену социальной поляризации ранней индустриальной эпохи, подталкивает основные политические партии к центру, к поиску равновесия между интересами основных групп избирателей.
5. Велико влияние “перераспределительных коалиций” – лоббистских структур, представляющих частные интересы узких (относительно общества в целом), организованных отраслевых и профессиональных групп.
6. Стабильность существующих установлений, баланс политических сил, влияние “перераспределительных коалиций”, заинтересованных в сохранении существующих привилегий, редкость острых кризисов – все это делает трудным проведение глубоких реформ, меняющих сложившиеся установления. Сложность проведения реформ в условиях зрелых демократий является обратной стороной важнейшего преимущества – стоящей за ними традиции, обеспечивающей их устойчивость.
Формирующиеся после затяжных периодов господства авторитарных и тоталитарных режимов молодые демократии обладают чертами, противоположными тем, которые свойственны политическим установлениям стран – лидеров современного экономического роста. Это в основном следующие черты:
1. Новизна демократических институтов, отсутствие их исторической легитимации. Демократические установления недавно созданы, не стали привычными. В этом источник рисков острых политических конфликтов, возможности использования в политическом процессе насилия. Первые десятилетия существования демократических установлений – время нестабильности.
2. Политические партии слабы, не опираются на мощные организационные структуры и продолжительную историческую традицию[1476]. Политический процесс носит личностный характер, по стандартам устойчивых демократий необычно высока роль политических лидеров в определении траектории развития.
3. Молодость демократии, отсутствие баланса социальных и политических сил приводят к тому, что те, кто отрицает основы демократической системы и важнейшие социально-экономические установления (коммунисты, радикальные националисты), нередко пользуются общественной поддержкой. Это создает риски для устойчивости демократических механизмов.
4. Отсутствие баланса политических сил, тенденции к смещению наиболее сильных политических структур к центру, высокая роль политического лидерства ограничивают влияние перераспределительных коалиций. Они возникают и в молодых демократиях, но возможности блокировать неблагоприятные для их интересов изменения здесь ниже, чем в развитых демократиях[1477].
В отличие от зрелых демократий, где устойчивость сложившихся институтов осложняет преобразования, молодые демократии обладают большей гибкостью. Нередко выборы здесь не просто имеют значение, но и определяют долгосрочную траекторию развития социально-экономических институтов. Но период молодости демократии, первых десятилетий ее существования – это и период хрупкости демократического режима, и время гибкости политических институтов, возможностей проведения преобразований, не ограниченных сложившимся балансом сил и перераспределительными коалициями, характерными для зрелой демократии.
Для молодых демократий Восточной Европы и стран Балтии, сформировавшихся после краха советской империи, консенсус элит в отношении стратегического курса развития – возвращение в Европу, тесное сотрудничество с Евросоюзом и НАТО, в перспективе вступление в эти организации – задавал каркас политической стабильности. При всей остроте предвыборной полемики после выборов независимо от их исхода политический и экономический курс претерпевал ограниченные изменения. Европейские стандарты задавали требования к соблюдению демократических прав и свобод, проводимой бюджетной и денежной политике, уровню инфляции, стандартам защиты частной собственности, регулированию банковской системы. Эти страны имели возможность импортировать политическую стабильность, облегчив себе первые годы существования демократических институтов. Но за это приходится платить.
Сложившиеся европейские установления – продукт развития постиндустриального общества – отражают накопившиеся в нем проблемы. Их заимствование восточноевропейскими странами, находящимися на более низком уровне развития, создает серьезные трудности в обеспечении устойчивого экономического роста. Возможность использовать гибкость установлений ранней демократии для решения долгосрочных социальных и экономических проблем, порождаемых постиндустриальным развитием, здесь оказалась ограниченной. Импортируя стабильность европейских институтов, восточноевропейские страны импортируют и их ригидность[1478].
Догоняющее развитие создает предпосылки для широкого участия государства в экономике. Технологический образ желаемого будущего задан идущими впереди странами, имеющимся у них набором знаний и технологий. Возможности продвижения к нему зависят от темпов роста инвестиций в национальную экономику. Авторитарный характер власти, проводящей политику индустриализации, позволяет снять ограничения, накладываемые демократией налогоплательщиков. Опыт последних двух веков показывает, что авторитарные режимы совместимы с ранними этапами современного экономического роста, более того, для стран догоняющей индустриализации это характерная форма правления[1479]. Крестьянское население, владеющее землей или не переобремененное чрезмерно высокими арендными платежами, обеспечивает таким режимам надежную базу[1480].
На стадиях зрелого индустриального развития, в условиях постиндустриального общества начинается кризис и крушение авторитарных режимов. Урбанизация, рост уровня образования подрывают их социально-политическую базу. Городское население, имеющее среднее и высшее образование, как показывает опыт, – ненадежная опора для авторитаризма[1481]. Оно предъявляет спрос на политические права и свободы. В отличие от неграмотного крестьянства раннеиндустриальной эпохи городское население, интегрированное в глобальный, открытый мир, знает, как организована политическая система в развитых странах. Если раньше представление о демократии как о естественной организации политической системы, доказавшей свою эффективность, было уделом привилегированного меньшинства, то на новом этапе оно получает широкое распространение.
В то же время переход к постиндустриальной эпохе подрывает основы экономической эффективности политики авторитарных режимов[1482]. Исчерпание возможностей промышленной политики как инструмента развития, перемещение ее центра тяжести на защиту “заходящих отраслей”, рост роли организаций, обеспечивающих создание и распространение новых знаний, – все это снижает роль государственных инвестиций как фактора экономического роста. В странах, на 2–3 поколения отстающих в своем развитии от государств-лидеров и близких по уровню душевого ВВП к крупным странам послевоенной Западной Европы (таких как Испания, Португалия, Греция, Южная Корея, Бразилия, Аргентина и т. д.), начинается демонтаж авторитарных установлений, формирование молодых демократий.
В условиях урбанизированного, образованного общества надолго убедить людей в том, что неизбранный человек должен решать, как им жить, – неразрешимая задача[1483]. Раньше или позже диктатор умирает, бежит или его убивают, памятники сносят. За этим рассыпается вся политическая конструкция авторитарного режима, ставятся под сомнение сложившаяся структура распределения собственности, ранее заключенные контракты. Созданные под предлогом обеспечения стабильности авторитарные режимы сами оказываются источником потрясений. Автократ в современном обществе, как правило, вынужден постоянно доказывать, что его режим – временная мера, переходный период, после которого он непременно восстановит демократию.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Продолжение на ЛитРес
Невыгодные альтернативы
Невыгодные альтернативы Пока не удается научиться делать и мгновенно доставлять именно то, что хочет потребитель, например электронику, автомашины, холодильники, прочую бытовую технику или любую другую сложную продукцию. Поэтому, скорее всего, поставщики будут и впредь
Воображаемые бережливые альтернативы для лучшего решения проблемы
Воображаемые бережливые альтернативы для лучшего решения проблемы Какими иными способами можно лучше решить проблему пациента, обеспечив обследование и надлежащее лечение при более низких общих затратах? Как и в случае деловых поездок, давайте не будем просить
5.5. Демократия
5.5. Демократия Демократия — это процедура выбора руководителей государства или политиков, и, таким образом, она не входит в круг рассматриваемых нами вопросов: природа и последствия различных направлений экономической политики государства. Демократическое
§ XVI. Демократия
§ XVI. Демократия Демократия с элементами диктатуры – все равно что запор с элементами поноса.Мы вторгаемся в область, где обопрешься единственно на опыт, теории нет (претензий полно). Колыбель демократии – Афины V в. до н. э.[269] После долгого перерыва в конце XVIII в. на
3 Цели, альтернативы, ограничения
3 Цели, альтернативы, ограничения 3.1 Цели Цели, которые поставлены в нашем стратегическом плане, достаточно тривиальны:• добиться повышения уровня жизни до уровня среднеразвитых стран; сократить имущественную дифференциацию в обществе; стремиться к тому, чтобы средний
3.2 Альтернативы
1. Дворянская демократия
1. Дворянская демократия Особенности развития России в эпоху индустриализации определились природно-климатическими и географическими условиями существования русского народа, его историей и обусловленными предшествующей историей Преобразованиями Петра Великого. В
АЛЬТЕРНАТИВЫ НАЦИОНАЛЬНОЙ РЕВОЛЮЦИИ НЕТ (тезисы доклада)
АЛЬТЕРНАТИВЫ НАЦИОНАЛЬНОЙ РЕВОЛЮЦИИ НЕТ (тезисы доклада) Главная особенность нынешнего политического положения дел в России – продолжающееся сползание страны в болото острого общегосударственного кризиса. Все его признаки налицо. Упадок и распад промышленного и
Альтернативы совещаниям
Альтернативы совещаниям Как я уже говорил в начале данного раздела, существуют гораздо более эффективные методы достижения результатов, которых традиционно ожидают от совещаний. Эти методы основаны на применении более высоких технологий. Связь с помощью электронной
АЛЬТЕРНАТИВЫ ИНДИВИДУАЛЬНОЙ ЗАВИСИМОЙ ОПЛАТЕ
Альтернативы
Выясните, какие есть альтернативы
Выясните, какие есть альтернативы Все встречи можно поделить на шесть типов в зависимости от того, чему они посвящены: донесению информации, принятию резолюции, разрешению проблемы, проведению мозгового штурма, сплочению команды или инструктажу и развитию
Демократия и анархия
Либерализм и демократия
[стр. 89—112 бумажной версии номера]
Постановка вопросов
Эта перспектива представляется предельно упрощенной, не отражающей реальных противоречий, накапливающихся как в обществе, так и внутри самой власти. Но, как ни парадоксально, эта грубая картина вновь и вновь оказывается в целом верной: все прогнозы экономической, социальной, политической дестабилизации режима, в изобилии появлявшиеся в условиях кризиса 2014—2016 годов, не оправдались. Общество же в узком смысле слова — городская либеральная среда — дезориентировано и раздроблено и мало что может противопоставить циничному, изоляционистскому и все более мракобесному дискурсу, который власть использует в целях самосохранения. Эта ситуация заставляет поставить ряд общих вопросов, касающихся как природы самого режима, так и характера его воздействия на российское общество:
— Является ли российский режим авторитарным или же в течение последних лет он все больше приобретает черты тоталитарного, наращивая, с одной стороны, пропагандистское давление, а с другой, репрессии, сокращая пространство любой независимой от власти деятельности, экономической, общественной, политической, культурной?
— Что происходит в российском обществе в течение последних двух десятилетий? Почему сопротивление нарастающему ограничению демократических свобод (слова, собраний, организаций), распространению клерикализма, лживых пропагандистских версий российской (и мировой) истории и культуры остается таким слабым и неэффективным?
— Почему общество покорно смиряется с нарастающей бедностью и неравенством, являющимися очевидным продуктом тотальной коррупции власти, ее сращивания с олигархическим бизнесом? Почему так слабы и неустойчивы очаги сопротивления властному произволу и ущемлению прав граждан в экономической, социальной, экологической сферах?
Настоящая статья представляет собой попытку ответить на некоторые из этих вопросов.
Характер режима
Авторитарный режим отличает прежде всего отсутствие минимальных институциональных критериев, которым должен удовлетворять режим демократический. Упомянутые критерии выглядят следующим образом: а) законодательная и исполнительная власть всех уровней избирается на свободных, честных и справедливых выборах, правила которых известны, а результат, напротив, заранее не определен; б) в демократической президентской системе проведен принцип горизонтального разделения властей, обеспечивающий независимость законодательной и судебной власти от исполнительной; в) независимая судебная власть имеет важнейшее значение для функционирования всей демократической системы; г) в федеративной системе существует вертикальное разделение властей — каждый уровень власти, по определению, получает легитимность непосредственно от народа и действует в рамках закрепленных в Конституции полномочий, центральная власть не имеет права не только назначать, но и снимать с должности избранных руководителей регионального и местного уровня; д) избранные власти имеют реальные властные полномочия, осуществляют управление самостоятельно, без контроля со стороны иных (военных, репрессивных, религиозных) структур или лидеров; е) политические права и гражданские свободы, включая свободу средств массовой информации, свободу собраний, свободу беспрепятственно критиковать существующую власть, защищены законом и строго соблюдаются.
Очевидно, что по всем этим и ряду других критериев путинский режим является авторитарным, поскольку:
— выборы всех уровней в России не являются ни свободными, ни честными, ни справедливыми; власть по собственному произволу ограничивает пассивное избирательное право, не допуская к выборам неугодных ей кандидатов; обеспечивает пропагандистские преимущества своим кандидатам в СМИ, особенно на телевидении; регулярно подтасовывает результаты выборов;
— высшая власть в России остается несменяемой в течение восемнадцати лет и, по всей вероятности, останется таковой и дальше, а президентские выборы носят характер плебисцитарного одобрения, аккламации президента Путина;
— реальная власть в России принадлежит не избранным органам, а организациям и людям, связанным с силовыми структурами, крупными государственными и частными корпорациями;
— исполнительная власть в России подчинила своему полному и абсолютному контролю законодательную и судебную;
— политические права и гражданские свободы в России систематически и повсеместно нарушаются; власть вопреки закону присвоила себе право разрешать или запрещать массовые уличные выступления; она полностью контролирует телевидение и стремится, хотя и с разной степенью успеха, установить свой контроль над Интернетом; все больше людей подвергаются административным и уголовным наказаниям за публикации в социальных сетях, режим открыто и демонстративно нарушает гарантированную Конституцией свободу слова.
Гибридный (конкурентный) авторитаризм?
Кроме того, уже с 2004 года власть начала наступление на независимые структуры гражданского общества, пытаясь ликвидировать их как политически, обвиняя в существовании на деньги иностранных фондов и следовании иностранным интересам (вплоть до шпионажа), так и законодательно, подчиняя такие организации все более жесткому административному и финансовому контролю. Неправительственные организации, пусть слабые и не оказывавшие сколько-нибудь существенного влияния на общественное мнение, тем не менее представляли собой центры независимой от власти общественной активности. Именно поэтому Кремль посчитал необходимым либо инкорпорировать их в официальные структуры типа Общественной палаты, либо удушить путем выборочного применения нового закона о неправительственных организациях, принятого в 2005 году.
— Поправки в закон об экстремистской деятельности, который стал использоваться для ограничения свободы мнений и вероисповедования.
— Закон об оскорблении религиозных чувств верующих.
— Введение уголовной ответственности за публичные призывы к сепаратизму (ст. 280.1 УК РФ).
В 2012—2013 годах еще можно было, хотя и с существенными оговорками, считать:
Но с 2014 года, опираясь на имперский рессентимент и милитаристскую мобилизацию значительной части населения, власть перешла во фронтальное наступление на оппозиционное городское общество, которое в 2011—2012 годах выступило против политической системы, не отражающей его интересов. В 2014—2017-м были расширены системные законодательные ограничения основных гражданских и политических свобод:
— Впервые после отказа от советской репрессивной психиатрии законодательно было разрешено принудительное психиатрическое лечение за незначительные правонарушения.
— Принят закон, устанавливающий уголовную ответственность за отрицание итогов Второй мировой войны (ст. 354.1 УК РФ) и фактически криминализующий исторические исследования, публицистику, а также высказывания в социальных сетях, отличающиеся от официальной версии[19].
— Санкционировано включение НКО в список иностранных агентов простым решением Министерства юстиции[20].
— В УК РФ появилась новая статья 212.1, предусматривающая уголовную ответственность за неоднократное нарушение правил участия в митингах и пикетах[21].
— Принят закон, ограничивающий 20% долю собственности иностранцев в российских СМИ, а также закон о нежелательных организациях, в число которых попали основные западные фонды, оказывавшие поддержку российским СМИ и НКО.
— В 2015 году были расширены полномочия ФСБ, которая получила право на применение оружия в ходе массовых беспорядков, обыски в жилищах, сбор биометрической информации о гражданах.
— В 2016 году была создана еще одна мощная репрессивная структура — Национальная гвардия, напрямую подчиненная президенту и возглавленная бывшим начальником его службы безопасности.
Вместе с тем демократические правила в России сведены к простому прикрытию, фасаду. Они нужны режиму исключительно как форма легитимации. Оппозиция, как показал опыт Алексея Навального в 2018 году, не может использовать формальные демократические институты для создания сколько-нибудь серьезного вызова режиму прежде всего потому, что реальная власть находится за пределами этих институтов. Ни власть, ни оппозиция не принимают существующих демократических институтов всерьез. Поэтому российский режим не может рассматриваться как гибридный, конкурентный авторитаризм. Напротив, это авторитаризм полномасштабный.
Тоталитарный режим?
Можно ли считать нынешний российский режим тоталитарным? Лев Гудков полагает, что мы имеем дело с рецидивом тоталитаризма:
Современная реанимация тоталитаризма в России, по его мнению, характеризуется следующими признаками. Во-первых, это сращивание партии и государства, подчинение партийной системы государственному аппарату, за счет чего достигается полный контроль над кадровыми перемещениями и управление социальными процессами. Во-вторых, это персоналистская система господства, крайняя централизация принятия решений и, соответственно, легитимности. В-третьих, это всевластие секретной политической полиции, которая действует вне правового пространства, наделена экстраординарными полномочиями и решает очень много проблем — от экономических до управленческих, кадровых, военных. И, наконец, это подчинение экономики политическим целям и вытекающее из него усиление государственного контроля над экономикой[29].
Несмотря на серьезность изменений, которые произошли в России после 2014 года, характеристика российского режима как тоталитарного мне представляется неверной. Все без исключения черты, которые Гудков приводит в качестве признаков движения (возвращения) к тоталитаризму — сращивание партии с государством, персоналистская система господства, всевластие политической полиции и даже контроль государства над экономикой, — в Латинской Америке были в той или иной мере свойственны всем авторитарным режимам, и традиционалистским, и популистским, и авторитарно-бюрократическим[30]. Вслед за Ханной Арендт, я считаю, что по-настоящему тоталитарных режимов в истории было два: советский сталинский и германский гитлеровский, или два с половиной, если добавить итальянский фашизм, который не был вполне тоталитарным по такому решающему признаку как тотальность, всеохватность контроля государства над всеми аспектами жизни человека. В современной России контроль, даже обеспечиваемый нарастающими репрессиями и идеологическим промыванием мозгов государственным телевидением, не носит тотального характера (во всяком случае за пределами Чечни). В стране все еще сохраняются относительно свободные, хотя и сокращающиеся пространства: в СМИ, Интернете, культуре, в меньшей мере — образовании. Сохраняется и открытая, в том числе уличная, оппозиция режиму.
Особые возможности современных СМИ, в первую очередь телевидения, в манипуляциях массовым сознанием отмечались уже давно. Умберто Эко писал еще в 2004 году:
Итальянский интеллектуал, однако, подчеркивал отличия информационного режима от фашистского:
Означает ли это, что без помощи массового террора, опираясь только на телевидение, можно обеспечить тоталитарный контроль над обществом и отдельным человеком? Представляется, что этого недостаточно. До четверти российского населения не смотрит телевизор вообще, а в крупных городах и среди молодежи эти цифры еще выше. Российский обыватель до сих пор имеет много возможностей уйти от государственного контроля, не обращать внимания на телевизионную пропаганду и не принимать ее всерьез, жить отдельной от государства частной жизнью. Без поддержания страха перед репрессиями, хотя бы и выборочными, власть даже в условиях информационной диктатуры не может достичь полного контроля над поведением людей. Было бы большим преувеличением, на мой взгляд, считать, что мы уже достигли этой стадии.
Кроме того, важнейшей характеристикой тоталитарного режима является не только сплочение населения вокруг власти, но и его мобилизация во имя объявленных властью целей. По мнению Паина, российский режим второй декады XXI века стал, в отличие от предыдущего десятилетия, мобилизационным. Под мобилизацией этот исследователь понимает всякую внешнюю принудительную активизацию населения, форсированное изменение его поведения для обеспечения самосохранения и легитимации режима[34]. А вот позиция Гудкова:
С моей точки зрения, до сих пор мы имеем дело в России с авторитарным режимом в стадии ужесточения. Его трансформация в тоталитарный режим возможна, но на этом пути существует ряд серьезных препятствий структурного характера. Важнейшим из них, на мой взгляд, является западная модель потребления, утвердившаяся в стране (или по крайней мере в городской ее части) за последнюю четверть века. Для возврата к тоталитаризму эта модель должна быть уничтожена, подобно тому, как это произошло в России в 1917—1921 годах. Но тогда разрушение сложившейся модели потребления стало результатом гражданской войны и социальной катастрофы. При оптимистическом варианте развития событий, то есть в том случае, если правящий режим не втянет страну в войну и социальную катастрофу, уничтожить сложившуюся модель потребления можно только полным сворачиванием рынка и переходом к массовым репрессиям[40]. Есть ли у режима ресурсы для того, чтобы осуществлять такие репрессии? С одной стороны, главной задачей недавно созданной Национальной гвардии, очевидно является подавление массовых протестов как политических, так и, особенно, социальных. С другой стороны, опыт латиноамериканских авторитарных режимов достаточно однозначно свидетельствует, что репрессивные структуры эффективны только тогда, когда у них нет собственных экономических интересов. Когда же такие интересы появляются, как мы это уже двадцать лет наблюдаем в России, где выходцы из ФСБ и других силовых структур все больше захватывают контроль над собственностью, то они, как правило, перестают быть эффективными по своей основной специальности[41]. Несмотря на нарастающие репрессии, пока трудно себе представить, что бойцы Национальной гвардии будут самоотверженно защищать экономические интересы Игоря Сечина или Сергея Чемезова.
Хищнический авторитаризм или мафиозное государство?
При этом политическое и экономическое господство в России по сути дела сливаются воедино, поскольку группа, контролирующая исполнительную власть, одновременно контролирует и все наиболее прибыльные сферы экономической активности. Иначе говоря, экономические интересы правящих и господствующих групп персонифицированы на политическом уровне. В такой системе государственные должности обеспечивают наиболее эффективный доступ к собственности. Венгерский исследователь Балинт Мадьяр пишет:
В этой паразитической системе населению, обществу, отдельному человеку отведено место объекта, зачастую лишнего, мешающего функционированию приватизированного авторитарного государства. Почему люди смиряются с этим? И если не смиряются, то какие формы приобретает это сопротивление в современной России? Ответ на этот вопрос должен стать темой следующей, отдельной статьи.
[4] См.: Ворожейкина Т. Авторитарные режимы ХХ века и современная Россия: сходства и отличия // Вестник общественного мнения. 2009. № 4(102). С. 50—51.
[5] См.: Levitsky S., Way L. Competitive Authoritarianism: Hybrid Regimes after the Cold War. New York: Cambridge University Press, 2010.
[10] Linz J. Totalitarian and Authoritarian Regimes. Boulder: Lynne Rienner Publishers, 2000. P. 53.
[11] Levitsky S., Way L.A. Elections without Democracy. The Rise of Competitive Authoritarianism // Journal of Democracy. 2002. Vol. 13. № 2. P. 53—54.
[13] Ворожейкина Т. Было ли возможно иное: альтернативы, пройденные и непройденные // Вестник общественного мнения. 2006. № 4(84). С. 15—22.
[16] Всего по возбужденным в связи с 6 мая уголовным делам были привлечены 35 человек, 13 из них получили реальные сроки в колонии (двое — условные сроки), четверо провели в СИЗО от шести месяцев до двух лет, двое были приговорены к принудительному психиатрическому лечению, один покончил с собой, один уехал из России, скрывшись от уголовного преследования. Аресты и возбуждение новых уголовных дел продолжались четыре года, до апреля 2016-го, когда был задержан Максим Панфилов, направленный судом в Астрахани на принудительное психиатрическое лечение.
[17] По этой статье в 2014 году получил двадцать лет заключения украинский режиссер Олег Сенцов.
[18] Политическое развитие России… С. 8.
[20] К настоящему времени в этом списке числятся почти 200 организаций.
[21] По этому закону был осужден Ильдар Дадин, приговор которому был впоследствии отменен Верховным судом по реабилитирующим основаниям.
[25] Политическое развитие России… С. 9.
[27] Об это свидетельствуют, в частности, современные ситуации в Венесуэле и, особенно, Никарагуа.
[28] См.: Обратный транзит в России…
[30] См.: Ворожейкина Т. Авторитарные режимы ХХ века и современная Россия…
[31] Обратный транзит в России…
[33] Eco U. Los ojos del Duce // El País. 2004. 28 Enero.
[34] См.: Обратный транзит в России…
[38] Франкизм приходит к власти как традиционная военно-клерикальная диктатура, развивается как режим авторитарной модернизации и в то же время представляет собой, по мнению Линца, провалившуюся попытку установления режима тоталитарного (Linz J. Op. cit. P. 3—4, 39).
[39] Экзистенциальную разницу между итальянским фашизмом и немецким национал-социализмом итальянские евреи ощутили после оккупации северной Италии немцами в 1944 году. Подробнее об этом см.: Леви П. Периодическая система. М.: Текст, 2008; Он же. Канувшие и спасенные. М.: Новое издательство, 2010.
[42] O’Donnell G. Delegative Democracy // Counterpoints: Selected Issues on Authoritarianism and Democratization. Notre Dame: University of Notre Dame Press, 1999. P. 164.
[43] См.: Ворожейкина Т. Государство и общество в России и Латинской Америке // Общественные науки и современность. 2001. № 6. С. 5—26.
[44] Мадьяр Б. Анатомия посткоммунистического мафиозного государства. На примере Венгрии. М.: Новое литературное обозрение, 2016. С. 20.
Читайте также: