А григорьев после грозы островского письма к и с тургеневу 1860 кратко
Обновлено: 08.07.2024
А.А. Фет
А.К. Толстой
Н.А. Некрасов
Н.Г. Чернышевский
Н.С. Лесков
М.Е. Салтыков-Щедрин
Ф.М. Достоевский
Л.Н. Толстой
А.П. Чехов
Русская литература ХХ века
И.А. Бунин
А.И. Куприн
Л.Н. Андреев
1 произведение по выбору.
М. Горький
Поэзия конца XIX–начала XX вв.
И.Ф. Анненский, К.Д. Бальмонт, В.Я. Брюсов, З.Н.Гиппиус, А.Белый, Н.С. Гумилев, Н.А. Клюев, В.В. Хлебников, И. Северянин.
Стихотворения 4 поэтов по выбору.
А.А. Блок
В.В. Маяковский
С.А. Есенин
М.И. Цветаева
О.Э. Мандельштам
А.А. Ахматова
Б.Л. Пастернак
М.А. Булгаков
И.Э. Бабель
2 рассказа по выбору.
А.А. Фадеев
А.П. Платонов
М.А. Шолохов
В.В. Набоков
1 произведение по выбору.
Н.А. Заболоцкий
А.Т. Твардовский
А.И. Солженицын
И.А. Гончаров
Н.А. Добролюбов
А.В. Дружинин
И.С. Тургенев
Д.И. Писарев
Ф.И. Тютчев
А.А. Фет
А.К. Толстой
Н.А. Некрасов
Н.Г. Чернышевский
Н.С. Лесков
М.Е. Салтыков-Щедрин
Ф.М. Достоевский
Л.Н. Толстой
А.П. Чехов
Русская литература ХХ века
И.А. Бунин
А.И. Куприн
Л.Н. Андреев
1 произведение по выбору.
М. Горький
Поэзия конца XIX–начала XX вв.
И.Ф. Анненский, К.Д. Бальмонт, В.Я. Брюсов, З.Н.Гиппиус, А.Белый, Н.С. Гумилев, Н.А. Клюев, В.В. Хлебников, И. Северянин.
Стихотворения 4 поэтов по выбору.
А.А. Блок
В.В. Маяковский
С.А. Есенин
М.И. Цветаева
О.Э. Мандельштам
А.А. Ахматова
Б.Л. Пастернак
М.А. Булгаков
И.Э. Бабель
2 рассказа по выбору.
А.А. Фадеев
А.П. Платонов
М.А. Шолохов
В.В. Набоков
1 произведение по выбору.
Н.А. Заболоцкий
А.Т. Твардовский
А.И. Солженицын
Механическое удерживание земляных масс: Механическое удерживание земляных масс на склоне обеспечивают контрфорсными сооружениями различных конструкций.
Организация стока поверхностных вод: Наибольшее количество влаги на земном шаре испаряется с поверхности морей и океанов (88‰).
Опора деревянной одностоечной и способы укрепление угловых опор: Опоры ВЛ - конструкции, предназначенные для поддерживания проводов на необходимой высоте над землей, водой.
Для меня лично, человека в народ верующего и давно, прежде вашего Лаврецкого, воспитавшего в себе смирение перед народною правдою, понимание и чувство народа составляют высший критериум, допускающий над собою в нужных случаях поверку одним, уже только последним, самым общим критериумом христианства. Не народ существует для словесности, а словесность (в самом обширном смысле, т. е. как все многообразное проявление жизни в слове) для народа, и не словесностью создается народ, а народом словесность.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Продолжение на ЛитРес
Аполлон Григорьев
Аполлон Григорьев * * * Нет, за тебя молиться я не мог, Держа венец над головой твоею. Страдал ли я иль просто изнемог, Тебе теперь сказать я не умею, — Но за тебя молиться я не мог. И помню я – чела убор венчальный Измять венцом мне было жаль: к тебе Так шли цветы… Усталый и
После грозы
После грозы Остывает запад розовый, Ночь увлажнена дождем. Пахнет почкою березовой, Мокрым щебнем и песком. Пронеслась гроза над рощею, Поднялся туман с равнин. И дрожит листвою тощею Мрак испуганных вершин. Спит и бредит полночь вешняя, Робким холодом дыша. После бурь
ПЕРВОЕ ПОСЛАНИЕ КУРБСКОГО ИВАНУ ГРОЗНОМУ
ПЕРВОЕ ПОСЛАНИЕ КУРБСКОГО ИВАНУ ГРОЗНОМУ Грамота Курбского царю государю из ЛитвыЦарю, от бога препрославленному, паче же во православии пресветлу явившуся, ныне же грех ради наших сопротивным обретеся. Разумевяй да разумеет, совесть прокаженну имуще, якова же ни в
ВТОРОЕ ПОСЛАНИЕ КУРБСКОГО ИВАНУ ГРОЗНОМУ
ВТОРОЕ ПОСЛАНИЕ КУРБСКОГО ИВАНУ ГРОЗНОМУ Краткий ответ Андрея Курбского на препространное послание Великого князя МосковскогоШироковещательное и многошумное послание твое получил, и понял, и уразумел, что оно от неукротимого гнева с ядовитыми словами изрыгнуто,
М.Н. Катков Письмо И.С. Тургеневу
М.Н. Катков Письмо И.С. Тургеневу <…>Если и не в апофеозу возведен Базаров, то нельзя не сознаться, что он как-то случайно попал на очень высокий пьедестал. Он действительно подавляет все окружающее. Все перед ним или ветошь, или слабо и зелено. Такого ли впечатления нужно
ГРОЗЫ, ПОЗЫ И МЕТАМОРФОЗЫ ЛИТЕРАТУРНОЙ СОРОКОНОЖКИ
ИВАНУ ТУРГЕНЕВУ
ИВАНУ ТУРГЕНЕВУ Париж, 29 июня 1874 г.Дорогой Тургенев!Спешу поблагодарить Вас за взятую Вами на себя трогательную заботу о моих делах. Конечно же, я с восторгом принимаю предложения, которые Вы мне делаете от имени редактора журнала. Я сообщил гг. Шарпантье о Вашем письме.
ИВАНУ ТУРГЕНЕВУ
ИВАНУ ТУРГЕНЕВУ Медан, 25 октября 1882 г.Дорогой друг!Ваше письмо меня чрезвычайно обрадовало: мне говорили, что здоровье Ваше лучше, теперь эта добрая весть подтвердилась. Раз двадцать я собирался навестить Вас, но боязнь Вас утомить и, надо признаться, напряженный ритм
Письмо И. С. Тургеневу
Для меня лично, человека в народ верующего и давно, прежде вашего Лаврецкого, воспитавшего в себе смирение перед народною правдою, понимание и чувство народа составляют высший критериум, допускающий над собою в нужных случаях поверку одним, уже только последним, самым общим критериумом христианства.
Вместо развития этих общих основ я, весь под влиянием живого и, со всеми его недостатками, истинно могущественного художественного явления, решился повести с вами многие и долгие речи об Островском и значении его поэтической деятельности…
Я собираюсь, как я сказал, повести с вами долгие и совершенно искренние речи о значении деятельности Островского по поводу его последнего произведения, возбуждающего, по обыкновению, как и все предшествовавшие, различные толки, иногда, и даже очень часто, совершенно противоположенные, иногда умные, иногда положительно дикие, но во всяком случае большею частию неискренние, т. е. к делу не относящиеся, — а по поводу дела высказывающие те или другие общественные и нравственные теории критиков-публицистов.
Художественно, как дело синтетическое, дело того, что называется вдохновением, захватывает жизнь гораздо шире всякой теории, так что теория сравнительно с ним остается всегда назади.
Статьи эти наделали много шуму, да и действительно: одна сторона жизни, отражаемой произведениями Островского, захвачена в них так метко, казнена с такою беспощадною последовательностью, заклеймена таким верным и типическим словом, что Островский явился перед публикой совершенно неожиданно обличителем и карателем самодурства. Оно ведь и так. Изображая жизнь, в которой самодурство играет такую важную, трагическую в принципе своем и последствиях и комическую в своих проявлениях роль, Островский не относится же к самодурству с любовью и нежностью. Не относится с любовью и нежностью — следственно, относится с обличением и карою, — заключение прямое для всех любящих подводить мгновенные итоги под всякую полосу жизни, освещенную светом художества, для всех теоретиков, мало уважающих жизнь и ее безграничные тайны, мало вникающих в ее иронические выходки.
Прекрасно! Слово Островского — обличение самодурства нашей жизни. В этом его значение, его заслуга как художника, в этом сила его, сила его действия на массу, на эту последнюю для него как для драматурга инстанцию.
Да точно ли в этом?
Поэт — учитель народа только тогда, когда он судит и рядит жизнь во имя идеалов, жизни самой присущих, а не им, поэтом, сочиненных. Не думайте, да вы, вероятно, и не подумаете, чтобы массою здесь звал я одну какую-либо часть великого целого, называемого народом. Я зову массою, чувством массы то, что в известную минуту сказывается невольным общим настроением, вопреки частному и личному, сознательному или бессознательному настроению, в вас, во мне, даже в г. —бове — наравне с купцом из Апраксина ряда. Это что-то, сказывающееся в нас как нечто физиологическое, простое, неразложимое, мы можем подавлять в себе разве только фанатизмом теории.
Но ведь смех смеху рознь, и в моем смехе было много грусти, и много тяжелых вопросов выходило из-за логического комизма.
Да, страшна эта жизнь, как тайна страшна, и, как тайна же, она манит нас, и дразнит, и тащит.
Но куда? вот в чем вопрос.
В омут или на простор и на свет? В единении ли с ней или во отрицании от нее, губящей обломовщины, с одной стороны, безысходно темного царства — с другой, заключается для нас спасение?
Мы дошли до того, что с теми нравственными началами, с которыми до сих пор жили, или, лучше, прозябали в тех общественных условиях, в которых пребывали, или, вернее, кисли, жить более не можем.
Мудрено ли, еще раз, что у всех явлений таинственной нашей жизни мы доискиваемся смысла; мудрено ли, что во всяком художественном создании, отразившем в своем фокусе наибольшую сумму явлений известного рода, мы ищем оправдания и подкрепления того смысла, который мы сами более или менее верно, но, во всяком случае, серьезно придали явлениям вследствие законного раздражения неправыми явлениями и еще более законного желания уяснить себе темные для нас явления?
Нет! я не верю в их искусство для искусства не только в нашу эпоху — в какую угодно истинную эпоху искусства. Ни фанатический гибеллин Дант, ни честный английский мещанин Шекспир, столь ненавистный пуританам всех стран и веков даже до сего дне, ни мрачный инквизитор Кальдерон не были художниками в том смысле, какой хотят придать этому званию дилетанты. Понятие об искусстве для искусства является в эпохи упадка, в эпохи разъединения сознания нескольких утонченного чувства дилетантов с народным сознанием, с чувством масс. истинное искусство было и будет всегда народное, демократическое, в философском смысле этого слова. Искусство воплощает в образы, в идеалы сознание массы. Поэты суть голоса масс, народностей, местностей, глашатаи великих истин и великих тайн жизни, носители слов, которые служат ключами к уразумению эпох — организмов во времени и народов — организмов в пространстве.
Но из этой же самой народной, демократической сущности истинного искусства следует, что теории не могут обнять всего живого смысла поэтических произведений.
Кого ж любить, кому же верить,
Кто не изменит нам один.
— Кого любить? Кому верить? Жизнь любить — и в жизнь одну верить, подслушивать биение ее пульса в массах, внимать голосам ее в созданиях искусства и религиозно радоваться, когда она приподнимает свои покровы, разоблачает свои новые тайны и разрушает наши старые теории.
Иначе, без смирения перед жизнью, мы станем непризнанными учителями жизни, непрошенными печальниками народного «благоденствия, а главное, будем поставляемы в постоянно ложные положения перед жизнию.
Что за нужда, что, прилагая одну эту мерку, вы урезываете в писателе его самые новые, самые существенные свойства, пропускаете или не хотите видеть его положительные, поэтические стороны; что нужды, что вы заставляете художника идти в его творчестве не от типов и их отношений, а от вопросов общественных и юридических. Мысль, взятая за основание, сама по себе верна. Ведь, опять повторяю, не относится же драматург к самодурству и безобразию изображаемой им жизни с любовью и нежностью; не относится, так, стало быть, относится с казнью и обличением. Ergo pereat mundus — fiat justitia! [Пусть погибнет мир, но свершится правосудие! (лат.)]. Общее правило теоретиков действует во всей силе, и действительно разрушается целый мир, созданный творчеством, и на место образов являются фигуры с ярлыками на лбу: самодурство, забитая личность и т. д. Зато Островский становится понятен, т. е. теория может вывести его деятельность как логическое последствие из деятельности Гоголя.
Ужель загадку разрешили,
Ужели слово найдено?
то слово, которое непременно несет с собою и в себе Островский, как всякий истинно замечательный, истинно народный писатель?
Позволяю себе предложить разом все недоумения и вопросы, возникающие из приложения слова к явлениям, — шаг за шагом, драма за драмою.
Чем же объяснить это, как не тем, что теоретики искали слова для загадочного явления, нашли его по крайнему разумению и включили Островского в область фактов, поясняющих и подтверждающих их начала? Что касается до эстетиков — они хвалили Островского за литературное поведение, с большим вкусом, хотя не самостоятельно, указали на блестящие его стороны, да тем и ограничились.
ПИСЬМО ВТОРОЕ. ПОПЫТКИ РАЗРЕШЕНИЙ
Другими словами, обличение во внутренней бытовой стороне нашей жизни мира самодурства, тупоумия, забитости и проч., не приложимое нисколько к первому разряду исчисленных драматических произведений, прилагается с большим успехом ко второму.
С 1847 до 1855 года (я беру пока все еще одну первую эпоху деятельности Островского) Островский написал всего только девять произведений, и из них только пять значительных по объему и шесть по содержанию; только четыре из них давались на театре, но эти четыре, без церемонии говоря, создали народный театр; частью создали, частью выдвинули вперед артистов, пробудили общее сочувствие всех классов общества, изменили во многих взгляд на русский быт, познакомили нас с типами, которых существования мы не подозревали и которые тем не менее, несомненно, существуют, с отношениями в высшей степени новыми и драматическими, с многоразличными сторонами русской души, и глубокими, и трогательными, и нежными, и разгульными сторонами, до которых никто еще не касался. Право гражданства литературного получило множество ярких, определенных образов, новых, живых созданий в мире искусства, — и все это прошло без урока для критики. А между тем новое слово Островского было ни более ни менее как народность, слово, собственно, уже старое, ибо стремления к народности начались в литературе нашей не с Островского, но действительно новое — потому что в его деятельности определилось оно точнее, яснее и проще, хотя, без сомнения, еще не окончательно.
Гликерия Федотова в роли Катерины, Малый театр, 1866
Учебная заметка для студентов
Исаак Левитан. Вечер. Золотой Плес (1889)
Разберемся в высказанных критиками точках зрения.
Н. А. Добролюбов
это настроение до последней крайности не покидает Катерину.
Д. А. Писарев
Добролюбов спросил бы самого себя: как мог сложиться этот светлый образ? Чтобы ответить себе на этот вопрос, он проследил бы жизнь Катерины с самого детства, тем более что Островский дает на это некоторые материалы; он увидел бы, что воспитание и жизнь не могли дать Катерине ни твердого характера, ни развитого ума; тогда он еще раз взглянул бы на те факты, в которых ему бросилась в глаза одна привлекательная сторона, и тут вся личность Катерины представилась бы ему в совершенно другом свете.
Вся жизнь Катерины состоит из постоянных внутренних противоречий; она ежеминутно кидается из одной крайности в другую; она сегодня раскаивается в том, что делала вчера, и между тем сама не знает, что будет делать завтра; она на каждом шагу путает и свою собственную жизнь и жизнь других людей; наконец, перепутавши все, что было у нее под руками, она разрубает затянувшиеся узлы самым глупым средством, самоубийством, да еще таким самоубийством, которое является совершенно неожиданно для нее самой.
М. А. Антонович
Так-то вы, г. Писарев, внимательны к Добролюбову и так-то вы понимаете то, что хотите опровергать? Где ж это вы нашли, будто бы у Добролюбова Катерина представляется женщиной с развитым умом, будто протест ее вытекает из каких-нибудь определенных понятий и сознанных теоретических принципов, для понимания которых действительно требуется развитие ума? Мы уже видели выше, что, по взгляду Добролюбова, протест Катерины был такого рода, что для него не требовалось ни развитие ума, ни знание естественных наук и Бокля, ни понимание электричества, ни свобода от предрассудков, или чтение статей г. Писарева; это был протест непосредственный, так сказать, инстинктивный, протест цельной нормальной натуры в ее первобытном виде, как она вышла сама собою без всяких посредств искусственного воспитания.
Таким образом вся эта фанфаронада г. Писарева в сущности очень жалка. Оказывается, что он не понял Добролюбова, перетолковал его мысль и на основании своего непонимания обличил его в небывалых ошибках и в несуществующих противоречиях…
А. А. Григорьев
М. М. Достоевский
Гибнет одна Катерина, но она погибла бы и без деспотизма. Это жертва собственной чистоты и своих верований. Жизнь Катерины разбита и без самоубийства. Будет ли она жить, пострижется ли в монахини, наложит ли на себя руки — результат один относительно ее душевного состояния, но совершенно другой относительно впечатления. Г. Островскому хотелось, чтоб этот последний акт своей жизни она совершила с полным сознанием и дошла до него путем раздумья. Мысль прекрасная, еще более усиливающая краски, так поэтически щедро потраченные на этот характер. Но, скажут и говорят уже многие, не противоречит ли такое самоубийство ее религиозным верованиям? Конечно противоречит, совершенно противоречит, но эта черта существенна в характере Катерины. Дело в том, что по своему в высшей степени живому темпераменту, она никак не может ужиться в тесной сфере своих убеждений. Полюбила она, совершенно сознавая весь грех своей любви, а между тем все-таки полюбила, будь потом, что будет; закаялась потом видеться с Борисом, а сама все-таки прибежала проститься с ним. Точно так решается она на самоубийство, потому что сил не хватает у ней перенести отчаяние. Она женщина высоких поэтических порывов, но вместе с тем преслабая. Эта непреклонность верований и частая измена им и составляет весь трагизм разбираемого нами характера.
 |
| Катерина и Борис. Художник С. В. Герасимов |
Весь мир мечтою благородной
Перед ним очищен и омыт, —
это настроение до последней крайности не покидает Катерину.
Добролюбов спросил бы самого себя: как мог сложиться этот светлый образ? Чтобы ответить себе на этот вопрос, он проследил бы жизнь Катерины с самого детства, тем более что Островский дает на это некоторые материалы; он увидел бы, что воспитание и жизнь не могли дать Катерине ни твердого характера, ни развитого ума; тогда он еще раз взглянул бы на те факты, в которых ему бросилась в глаза одна привлекательная сторона, и тут вся личность Катерины представилась бы ему в совершенно другом свете.
Вся жизнь Катерины состоит из постоянных внутренних противоречий; она ежеминутно кидается из одной крайности в другую; она сегодня раскаивается в том, что делала вчера, и между тем сама не знает, что будет делать завтра; она на каждом шагу путает и свою собственную жизнь и жизнь других людей; наконец, перепутавши все, что было у нее под руками, она разрубает затянувшиеся узлы самым глупым средством, самоубийством, да еще таким самоубийством, которое является совершенно неожиданно для нее самой.
Так-то вы, г. Писарев, внимательны к Добролюбову и так-то вы понимаете то, что хотите опровергать? Где ж это вы нашли, будто бы у Добролюбова Катерина представляется женщиной с развитым умом, будто протест ее вытекает из каких-нибудь определенных понятий и сознанных теоретических принципов, для понимания которых действительно требуется развитие ума? Мы уже видели выше, что, по взгляду Добролюбова, протест Катерины был такого рода, что для него не требовалось ни развитие ума, ни знание естественных наук и Бокля, ни понимание электричества, ни свобода от предрассудков, или чтение статей г. Писарева; это был протест непосредственный, так сказать, инстинктивный, протест цельной нормальной натуры в ее первобытном виде, как она вышла сама собою без всяких посредств искусственного воспитания.
Таким образом вся эта фанфаронада г. Писарева в сущности очень жалка. Оказывается, что он не понял Добролюбова, перетолковал его мысль и на основании своего непонимания обличил его в небывалых ошибках и в несуществующих противоречиях.
М. М. Достоевский
Гибнет одна Катерина, но она погибла бы и без деспотизма. Это жертва собственной чистоты и своих верований. Жизнь Катерины разбита и без самоубийства. Будет ли она жить, пострижется ли в монахини, наложит ли на себя руки — результат один относительно ее душевного состояния, но совершенно другой относительно впечатления. Г. Островскому хотелось, чтоб этот последний акт своей жизни она совершила с полным сознанием и дошла до него путем раздумья. Мысль прекрасная, еще более усиливающая краски, так поэтически щедро потраченные на этот характер. Но, скажут и говорят уже многие, не противоречит ли такое самоубийство ее религиозным верованиям? Конечно противоречит, совершенно противоречит, но эта черта существенна в характере Катерины. Дело в том, что по своему в высшей степени живому темпераменту, она никак не может ужиться в тесной сфере своих убеждений. Полюбила она, совершенно сознавая весь грех своей любви, а между тем все-таки полюбила, будь потом, что будет; закаялась потом видеться с Борисом, а сама все-таки прибежала проститься с ним. Точно так решается она на самоубийство, потому что сил не хватает у ней перенести отчаяние. Она женщина высоких поэтических порывов, но вместе с тем преслабая. Эта непреклонность верований и частая измена им и составляет весь трагизм разбираемого нами характера.
Читайте также: