Поэты переводчики слова о полку игореве доклад

Обновлено: 05.07.2024

В пустыне веков, где камня на камне не осталось после войн, пожаров и лютого истребления, стоит этот одинокий, ни на что не похожий, собор нашей древней славы.
Все в нем полно особой нежной дикости, иной, не нашей мерой измерил его художник. И как трогательно осыпались углы, сидят на них вороны, волки рыщут, а оно стоит – это загадочное здание, не зная равных себе, и будет стоять вовеки, доколе будет жива культура русская.
Читаешь это Слово и думаешь:
“Какое счастье, Боже мой, быть русским человеком!”…

“Слово о полку Игореве” (полное название “Слово о походе Игоревом, Игоря, сына Святославова, внука Ольгова”, – самый известный памятник древнерусской литературы. В основе сюжета – неудачный поход 1185 года русских князей на половцев, предпринятый новгород-северским князем Игорем Святославичем. Большинство исследователей датируют “Слово” концом XII века, вскоре после описываемого события (часто тем же 1185 годом, реже одним-двумя годами позже).

Проникнутое мотивами славянской народной поэзии и языческой мифологии, по своему художественному языку “Слово” резко выделяется на фоне древнерусской литературы и стоит в ряду крупнейших достижений европейского средневекового эпоса.

В русской культуре сложилась особая традиция перевода “Слова”. В числе переводчиков “Слова” на современный русский язык ряд крупных русских поэтов – В. А. Жуковский, А. Н. Майков, К. Д. Бальмонт, Н. А. Заболоцкий, Е. А. Евтушенко. В. В. Набоков перевёл “Слово” на английский язык.

Крупные деятели национальных литератур есть также и среди переводчиков “Слова” на другие языки: на украинский – Иван Франко, на белорусский – Янка Купала, на польский – Юлиан Тувим, на французский – Филипп Супо, на немецкий – Райнер Мария Рильке, на иврит – Арье Став и др.

Для сравнительного анализа переложений “Слова о полку Игореве” я выбрала наиболее драматичный и напряженный эпизод произведения, третий день битвы, отрывок, в котором описывается разгром полков Игоря и Всеволода.

Прежде всего обратимся к тексту отрывка первоисточника (вряд ли старославянский язык может быть препятствием для прочтения).

Поразительна краткость и лаконичность описания трагической развязки трехдневной битвы. Отсутствие подробных деталей сражения компенсируется другими поэтическими средствами. Продолжительность действия передают одинаково построенные короткие синтаксические единицы, однообразно начинающиеся с глаголов (“…летятъ, …гримлютъ, …трещатъ, … бишася день, бишася другый”).

Для неизвестного автора “Слова” характернаы черты , типичные для русской народной поэзии:

(“Черна земля подъ копыты костьми была пос/ъяна, а кровию польяна….”, “стр/ъла каленыя”, Образ девы-обиды, лебеди-девушки, плещущей лебедиными крыльями..)

Сравнение битвы с пиром, крови – с вином в “Слове…” развито: кровавого вина не достало; русские смогли лишь “угостить” гостей-сватов, сами же полегли за землю Русскую. Эта картина пира дает читателю почувствовать, что речь идет о поражении русских.

Сила этого сравнения увеличивается оттого, что половецкие и в самом деле могли быть названы “сватами”: предполагают, что дочь хана Кончака была просватана за сына Игоря, Владимира, еще до похода 1185г. После поражения, в плену, Владимир женился на Кончаковне и вернулся из плена с женой.

В произведении сравнения имеют различные и очень реальные основания; этим достигается их особенная художественная правдивость.

В “Слове” ярко выражены чувства автора. Что ми шумить, что ми звенить – далече рано предъ зорями? – этим лирическим восклицанием автор прерывает свой рассказ. Восклицание это особенно сильно передает читателю чувство острой скорби от поражения русских.

В назывании врагов “сватами” чувствуется осуждение русских князей, часто женившихся на половчанках и тем завязывавших родственные отношения с врагами родины.

Рассказывая о княжеской междоусобице, автор прибегает к прямой речи “Се мое, а то мое же”, вызывая у читателя ощущение спора между малыми неразумными детьми, очевидно подчеркивая мелочность и незначительность вопросов, из-за которых возникали раздоры. Автор характеризует князей, как людей не далеких, жадных и мелочных, не желающих видеть глобальные проблемы за сиюминутными интересами.

Перед нами 4 перевода, точнее сказать переложения “Слова о полку Игореве” в исполнении замечательных русских поэтов, живших в разное время.

Прочтение переложений в хронологической последовательности их написания дает возможность проследить изменение не только поэтического стиля и эстетических пристрастий, но и изменение самого русского языка.

Василий Андреевич Жуковский – русский поэт, основоположник романтизма в русской поэзии переложил “Слово о полку Игореве” максимально приближенно к оригиналу. Василий Андреевич проявил себя как виртуозный бесстрастный переводчик. Его главная цель – не нарушая ритма, мелодики и стиля “Слова”, приблизить древнее литературное произведение к современному читателю. Фактически – это текст оригинала с незначительными исправлениями. Жуковский, крайне бережно, скрупулезно и аккуратно заменяет старославянские слова на более современные:

тугою взыдоша – взошло бедою;

с тугою – печалью;

упуди жирня времена – прошли времена, благоденствием обильные.

Кроме этого для пущего соблюдения ритмического и рифмического рисунка иногда заменяет слова оригинала на синонимы:

въ ты рати и въ ты плъкы – в тех сечах, в тех битвах;

далече рано – так задолго;

Отношение В.А. Жуковского к “Слову о полку Игореве” с родни отношению реставратора к древнему, хрупкому артефакту: легким прикосновением кисти он лишь восстанавливает бесценное сокровище, опасаясь любым неловким движением повредить его.

Аполлон Николаевич Майков – русский поэт, член-корреспондент Петербургской Академии Наук, переложил “Слово о полку Игореве” в 1870 году.

Вариант перевода Майкова почти с построчной точностью сохраняет содержание “Слова…”, однако по форме, рифме и ритму – это совершенно другое произведение: сказание или былина. Текст Майкова, безусловно, близок к русским фольклорным произведениям, что не случайно. Поэт проявлял постоянный интерес к исторической тематике, увлекался эпохой Древней Руси и славянским фольклором. Подобно славянофилам, Майков противопоставлял буржуазным отношениям традиции русской старины и сильную русскую государственность.

Переложение Апполона Николаевича выдержано в лучших традициях литературного русского народного народного творчества:

– напевность и протяжность слога

– повторы: “…От зари до вечера…. С вечера до света..”, “…Третий день уж бьются! Третий день к полудню уж подходит…”, “..Тут и стяги Игоревы пали! Стяги пали,…”

– старинные формы слов: поворотити, глас, вороги лихие, зол раздор и т.д.

Из всех четырех вариантов переложения образ девы-обиды у Майкова наиболее поэтичен (настоящая царевна-Лебедь с картины Врубеля)

Константин Дмитриевич Бальмонт – один из виднейших представителей русской поэзии Серебряного века, поэт-символист, переводчик. Перевод “Слова…” в 1930г.

Перевод Бальмонта – явное отражение литературных и эстетических пристрастий автора.

Метод символизма предполагает воплощение основных идей произведения в многозначной и многоликой ассоциативной эстетике символов. Произведение любого вида искусства в контексте символизма начинает играть именно поэтическими смыслами, поэзия становится формой мышления. Образы-символы, как будто приподнимающиеся над реальностью, воплощаются у поэтов-символистов в звукописный, музыкальный форме, причем звучание стихотворения играет важнейшую роль для выражения того или иного символа.

Слово о полку Игореве — одно из значительнейших произведений мировой литературы. Его библиография насчитывает много более 1000 названий исследований и переводов, написанных на многих языках Советского Союза и всего мира. Эпические глубины этого бессмертного произведения привлекали к себе внимание многих поколений ученых нашей Родины и других стран. В результате их самоотверженного труда все более и более раскрываются богатство содержания и своеобразие художественной формы героической Песни о походе Игоря. Изучению подвергались источники произведения и влияние на позднейшую литературу, язык и стиль. Памятник вызывал живой интерес как военно-исторический и историко-географический источник.

Вопрос о времени создания Слова был поставлен снова на повестку дня в 20-х гг. нашего века М. И. Успенским, а в конце 30-х гг. — французским славистом А. Мазоном и до сих пор не является решенным.

Но быть может уже саму попытку установить время написания и автора Слова о полку Игореве следует признать безнадежной, так как не сохранилось ни рукописи этого произведения, ни прямых документальных свидетельств, связывающих памятник с каким-либо конкретным лицом? Конечно, нет. В настоящее время советское литературоведение, языкознание.

Издательская деятельность А. И. Мусина-Пушкина и его сотрудников была направлена на создание общественного движения за сохранение и введение в научно-общественный оборот широкого круга памятников истории и культуры. В его основе лежали, прежде всего, патриотические мотивы, стремление найти в древностях свидетельства и доказательства богатства и наступательного исторического развития России, высокого уровня ее прошлой культуры.

Выпускник Владимирского духовного училища Н. И. Язвицкий в 1808 г. заканчивает Санкт-Петербургский педагогический институт. Преподает в гимназии и институте философию, политическую экономию и словесность. В 1810 г. по рекомендации М. М. Сперанского он стал наставником по русскому языку супруги Александра I императрицы Елизаветы Алексеевны. В эти же годы Н. И. Язвицкий плодотворно работает и печатается. За короткое время в свет выходят шесть его работ.

Долго ночь меркнет; заря свет запала;

мгла поля покрыла…

Кровавые зори свет поведают;

черные тучи с моря идут;

хотят прикрыти четыре солнца;

а в них трепещут синие молнии.14

холодное - мечи, сабли, копья, засапожные ножи;

метательное - сулицы-дротики, луки-самострелы;

защитное - кольчуги и щиты (миндалевидные и круглые);

огнеметное - шереширы и ракеты-дротики.

Особое внимание Федоров обращает на вопрос об огнеметном оружии, подчеркивая разницу между огнеметным и огнестрельным оружием, дает подробное его объяснение. 17

За этот долгий путь длиною в тридцать лет у Владимира Витальевича было четыре публикации перевода:

в 1985 г. - в юбилейном издании, выпущенном в Ярославле Верхне-Волжским книжным издательством;

в 1998 г. - КГТА, г. Ковров.

Книга открывается отзывом академика Д. С. Лихачева:

«Новый вариант перевода “Слова о полку Игореве” - это результат вдумчивого труда, учитывающего существующую исследовательскую литературу по “слову” (в первую очередь, Словарь-справочник “Слова о полку Игореве” В. Л. Виноградовой).

Вот такие рецензии получил В. Медведев на свой изрядно обновленный перевод, изданный в КГТА в 1998 г. тиражом пока всего пятьсот экземпляров (правда, тираж закончили печатать в начале 1999 г., но на то были объективные причины, возможно, будут сделаны еще пятьсот экземпляров).

Не к лицу бы нам было, братия… 19

Не ладно было бы нам, братия… 20

Приятно нам, братцы… 21

Борис Валерьевич Орехов родился в 1982 году, живет в Уфе, филолог, автор “Идеографического словаря языка французских стихотворений Ф. И. Тютчева”, автор более 40 научных публикаций, печатался в журналах “Вопросы языкознания”, “Гуманитарные исследования в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке”, “Юность”, “Литературоведческий журнал”, “Искусство”, “Библиотека Вавилона”, “Дикое поле”, “Бельские просторы”.

о полку Игореве”:

мифы и реальность

Мы привыкли связывать загадочность с древностью. Когда речь идет о литературе, непроизвольно вспоминаются поэмы Гомера (кто был их автор?), надписи пирамид (когда и как их сделали?), тексты шумеров и этрусков. Незнакомый язык, на котором уже давно никто не говорит, быт, реалии которого нам чужды и непонятны, — все это поддерживает ореол таинственности. Близкое по времени, напротив, кажется ясным и чуждым тайн. Иллюзия знакомства иной раз удерживает от желания уточнить и перепроверить. Зачем? Это же не седая древность, а наши дни. Что там может быть “не так”? И уже совсем “скучными” представляются комментарии и переводы. Казалось бы, цель и назначение этих текстов в том, чтобы пояснять нам непонятное и раскрывать таинственное. Там заблуждений и вовсе быть не может.

Но жизнь оказывается сложнее навязываемой ей схемы. Как ни удивительно, не только полный “темных мест” текст древнего “Слова о полку Игореве” продолжает интриговать историков и филологов уже на протяжении двухсот лет, но и переводы этого памятника на современные языки порождают вокруг себя многочисленные мифы, заблуждения и неясности.

Первый миф о переводах “Слова…” — это миф об их обозримости. Все мы со школы помним о трех главных переводах, по которым знакомимся с памятником: Д. С. Лихачева — строгий академический перевод, В. А. Жуковского — перевод русской классики Золотого века, Н. А. Заболоцкого — поэтическое переложение привычного нам XX века. Воспроизведенные вместе в бесчисленном количестве изданий эти переводы как будто дополняют и уравновешивают друг друга. Архаичный и, как сейчас уже понятно, в ряде мест отражающий ошибочное чтение древнего текста перевод Жуковского изящно сочетается с новаторским и задорным по ритмическому рисунку переложением Заболоцкого. А если читателю важнее степенная точность, то он от поэтических красот и вольностей всегда может обратиться к размеренности перевода Лихачева. Опубликована даже весьма доброжелательная переписка Лихачева и Заболоцкого, в которой академик и поэт обсуждают трудные места работы и находят общие решения для представления древнего текста современному читателю1 . Эта равновесная и гармоничная система кажется настолько самодостаточной, что все остальные упражнения в жанре перевода “Слова…” на ее фоне теряются. Редко кто задумывается, сколько есть еще переводов? Может быть, пять не заслуживающих внимания? Или десять? Или даже пятнадцать? Симптоматичны слова одного из последних переводчиков — Евгения Евтушенко, который, готовя к печати монументальную антологию русской поэзии, остался недоволен предыдущими попытками перевести “Слово…” и взялся за дело сам: “Я прочел все переводы и понял, что └Слово о полку Игореве“ — сочинение очень сложное. В чем его сложность? Заболоцкий, например, — замечательный поэт, которого я очень люблю, — потерпел большое поражение, потому что попытался перевести └Слово о полку Игореве“ с рифмами, которых там нет. И вогнал строфику свою в очень строгий ритм, а это произведение не выдерживает никакой рифмовки и такой лепки”2 . Еще один переводчик, недавно опубликовавший свой опыт, также обращается к знакомым нам именам: “Было ритмизованное переложение Жуковского. Был рифмованный Заболоцкий. Был пунктуально выверенный Лихачев”3 . В треугольнике этих имен и пребывает читатель, обратившийся к переводам “Слова…”.

Сколько же переводов на самом деле? Никто не знает. Но точно больше ста. Мы с коллегами, работая над “Параллельным корпусом переводов └Слова о полку Игореве“”4 , с большим напряжением сумели собрать по разным библиотекам страны около 80 текстов, что, как нам совершенно ясно, далеко не предельная цифра. Несмотря на все усилия, мы не смогли ознакомиться с еще несколькими десятками переводов, поэтому когда Евтушенко говорит, что прочел их все, приходится подозревать его в своего рода рекламном преувеличении. Чтобы исполнить сказанное, поэту пришлось бы не только отложить составление антологии, но и взять отпуск в двух американских университетах, в которых он преподает, иначе не получилось бы найти и прочесть многие редкие малотиражные книжки с переводами древнерусского памятника, полузабытые и забытые издания XIX века. Из всех шедевров мировой литературы “Слово о полку Игореве” — произведение, переводившееся на русский язык наибольшее число раз. Поэтому утверждение Евтушенко выглядит слишком самонадеянным, уместнее была бы честная скромность Борхеса, который в одном из эссе о Данте изящным штрихом очерчивает масштаб написанного об итальянском классике: “Я не читал (никто не читал) всех комментариев к Данте”5 .

Иллюзия небольшого числа переводов порой играет злую шутку даже с серьезными учеными. Крупнейший башкирский лингвист, доктор филологиче-ских наук, профессор, член-корреспондент Академии наук Республики Башкортостан Талмас Магсумович Гарипов, говоря об участии видных фигур русской поэтической истории в обсуждении “Слова…”, пишет: “Не могли, естественно, остаться в стороне и ревнители российской изящной словесности от В. А. Жуковского, первого поэтического переводчика └Слова“, и А. C. Пушкина, корректировщика последнего, до ныне здравствующих членов профессиональных союзов писателей России”6 . Со всем хочется согласиться. Вот только не был Жуковский, работавший над своим переводом в 1817–1818 годах, ни первым, ни вторым поэтом-перелагателем “Слова…”.

Первый поэтический перевод, выполненный Иваном Сиряковым, вышел через три года после публикации “Слова о полку Игореве”, в 1803 году. Его стилистика показалась бы нам сейчас очень странной. Возможно, неуместными представлялись многие строки перевода и современникам:

Средь такихъ природы ужасовъ

Къ Дону жъ Игорь ведетъ воинство!7

Схожие чувства можно испытать при чтении написанной в молодости Н. В. Гоголем поэмы “Ганс Кюхельгартен”, о которой удачно сказал один из переводчиков “Слова…” В. В. Набоков:

В белом саване мертвец,

Кости пыльные он важно

Эти неуместные восклицания объясняются тем, что природная украинская жизнерадостность Гоголя явно взяла верх над немецкой романтикой. Больше ничего о поэме не скажешь: не считая этого обаятельного покойника, она — полнейшая, беспросветная неудача”8 .

А вот следующий опыт перевода “Слова…” гораздо примечательнее9 , он выполнен Авраамием Палицыным с помощью александрийского стиха, формы, в которой традиционно создавались в XVIII веке величественные эпиче-ские поэмы. Русские войска в духе классической поэзии именуются Россами (именно с большой буквы), общая стилистика полностью зависима от торжественного стихотворства времен Ломоносова и Хераскова:

О сладостный Боянъ, гремвш╗й въ древни лты!

Почто не отъ тебя полки с╗и воспты?

Летая мыслями сквозь дебри и лса,

Умомъ превыспреннимъ паря подъ небеса,

Вознесъ бы славу сихъ временъ ты въ ратномъ стан,

Какъ прежде оную вознесъ ты при Троян,

Когда послдуя везд его стопамъ,

На горы востекалъ, стремился по степямъ.

Перевод Палицына — это любопытнейший культурологический мостик между двумя поэтическими культурами: XII века и XVIII века. Долгое время скептики подозревали, что “Слово о полку Игореве” — это мистификация, созданная в последние годы правления Екатерины II. Палицын иллюстрирует эту теорию еще до ее появления: по его переводу можно понять, как на самом деле было бы написано “Слово…”, если бы ответственность за него лежала на поэте XVIII века:

Не вдомъ съ вами мн, о храбры Россы, страхъ!

Хочу копье мое въ Поломвецкихъ поляхъ,

По край ихъ преломить предъ врными полками;

Хочу главу мою я съ вашими главами

На сихъ поляхъ для насъ враждебныхъ положить,

Иль шлемомъ, по трудахъ, изъ Дона воду пить.

Следующие поэтические переводы выходят в 1812, 1813 годах и так далее.

Более того, поначалу в предисловиях к первым изданиям переводов “Слова…” воспроизводится обзор предыдущих попыток передачи древнего памятника на современном языке. И о Жуковском там нет ни слова. Его перевод был опубликован только в 1880-х годах.

Может быть, остальные переводы, кроме трех канонических, забыты за-служенно? Если они, например, устарели или, как опус Сирякова, имеют только историографическую, но не художественную ценность? Дело вкуса. Но, например, перевод Дм. Семеновского (1939) не кажется ни архаичнее, ни поэтически слабее того, что сделал Заболоцкий:

Но витает над нею Обида ее;

Обернулась крылатою девой Обида

И сошла на степное сухое былье,

На Троянову землю, печалью повита.

И за Доном-рекой, над пучиной морской,

Заплескала-забила крылом лебединым

И, плеща, изошла неутешной тоской

По минувшим счастливым годинам.

Но самым мифологизированным оказывается перевод академика Лихачева. Здесь нужно упомянуть три укоренившихся в сознании современного читателя мифа.

Миф первый: перевод Лихачева — точный . Долгое время Д. С. Лихачев был главным авторитетом в вопросах, связанных со “Словом…”. Его книги и статьи были основополагающим источником информации по древнему памятнику, а принадлежащий ему перевод просто не мог не стать каноническим. Не имеющий специальной подготовки для работы со средневековым текстом читатель вынужден довериться авторитетному имени и принять на веру сказанное в переводе. Но все ли там благополучно и пунктуально?

Уже самая первая фраза перевода отвечает на этот вопрос отрицательно. “Не пристало ли нам, братья, начать старыми словами печальные повести о походе Игоревом, Игоря Святославича?” Вроде бы все привычно и понятно. Что же здесь не в порядке? Вопросительный знак. Эта строка, как ясно следует из контекста, должна читаться утвердительно: автор говорит, что печальный рассказ о походе Игоря неуместно вести в устаревшей стилистике, поэтому он начнет современное повествование, а не такое, какое получилось бы у Бояна. Далее автор иллюстрирует свои слова, наглядно разграничивая избранный им стиль, конкретный и правдивый, и стиль Бояна, насыщенный зооморфными метафорами. Для этого автор описывает одно и то же событие (создание песни) в двух этих регистрах — сначала в одном, а потом в другом, чтобы читатель смог почувствовать разницу. В этом довольно очевидном контексте начальный вопрос, даже риторический, выглядит бессмысленно, ведь логическое ударение в нем мы неизбежно поставим на “начать”, в то время как на самом деле интонационно выделить следовало бы “старыми словами”, и тогда все встанет на свои места: “не хорошо петь по-старому, следует — по былинам сего времени. Старую манеру Бояна автор ниже очень ярко изобразил и от нее отмежевался”10 .

Дважды в “Слове…” употребляется слово “конец”, и оба раза оно переведено Лихачевым как существительное:

“Хочу, — сказал, — копье преломить

на границе поля Половецкого;

А мои-то куряне — опытные воины:

под трубами повиты,

под шлемами взлелеяны,

с конца копья вскормлены…

Но лингвисты довольно однозначно свидетельствуют, что “здесь конець —синтаксически, безусловно, предлог, управляющий родительным падежом, со значением приблизительно └о, об, около“ (ср. украинское кiнець стола — у стола)”11 . Таких предлогов, похожих на существительные, много и в современном русском языке: вследствие (несчастного случая), в силу (некоторых причин), ввиду (небольшой зарплаты), насчет (какой-то проблемы), вместо (директора). К следствию, силе, виду, счету, месту все эти слова по своему значению не имеют отношения. Вот и конець копия тоже следовало бы перевести как “с копья”, а конець поля как “о поле”.

И таких мелочей, которые вовсе не мелочи, в переводе Лихачева достаточно. Академик в этом виноват в самой меньшей степени: просто перевод его очень старый, был сделан до многих открытий в правильном понимании труднейшего текста “Слова…” и затем не редактировался.

Миф второй: перевод Лихачева — неточный . Третий закон Ньютона имеет свою социальную проекцию. Авторитет академика вкупе с недоверием к официальной науке рождает у разного рода дилетантов реваншистские желания подвергнуть пересмотру якобы искаженное понимание текста “Слова…”. Обычным делом стало, когда ниспровергатели пишут нечто вроде: “С моей точки зрения, общепринятые переводы содержат грубые ошибки. Например, перевод академика Д. С. Лихачева, которого многие считают главным специалистом по └Слову“”12 .

Перевод Лихачева, как написано выше, не безупречен, но при этом он обладает несомненным достоинством: это не плод необдуманного фантазерства и безответственной жажды сенсаций. В большинстве случаев он отражает осторожные и взвешенные трактовки испорченных фрагментов текста, историче-ски и филологически подкрепленное прочтение древнего, а значит, требующего аккуратности в выводах памятника письменности. А у “Слова…” есть беда. Как Фестский диск манит безумцев, считающих, что они смогут прочесть его письмена, так и “Слово…” привлекает к себе любителей искать нездоровые сенсации в значимых историко-культурных фактах. Только любители эти предлагают в качестве новаторских прочтений что-то решительно неправдоподобное, не согласующееся ни со здравым смыслом, ни с правилами древнерусского языка, и остаются недовольны тем, что ученые замалчивают их “открытия”.

Миф третий: Лихачев переводит “Слово…” на современный русский язык . Странно на первый взгляд утверждать, будто бы не на русский. Разве не понимаем мы того, что в этом переводе написано? Но тогда для современного читателя не должны представлять трудности встречающиеся там слова “свычай”, “червленый”, “граять”, “размыкивать”, “толковина”, “пардус”. В действительности же все эти слова носителю современного языка не понятны. А разве есть в русском языке глагол “поострить” не в значении “говорить нечто остроумное”? Разве допустимо сказать “овраги им знаемы”? Или “посвечивая”? Или “что мне шумит”? Или “полелеял отца”? Что значит “помчали красных девушек”? Ведь “мчать” — глагол непереходный и означает быстрое передвижение: “Красочный цирковой поезд уже мчит в наш город на всех парах, а старый добрый цирк им. братьев Никитиных готовится к приему гостей”. При чем тут девушки? “Пожива”, “приклониться”, “сдумать”, “нарыскивать” — все эти псевдосовременные слова появились методом грамматиче-ского пересчета, когда к древнерусской лексеме подставляются современные суффиксы, и она беспрепятственно перекочевывает в перевод, хотя в современном тексте не выглядит ни понятной, ни уместной. “Так не говорят”. Перевод Лихачева — это текст на каком-то специально сконструированном языке, который предельно напоминает современный русский, но все же является им не вполне.

До сих пор нам приходилось говорить только о переводах с древнерусского на современный русский язык. А ведь “Слово…” переводили и на другие языки, и вокруг этих переводов тоже обнаруживается множество своих занимательных сюжетов. Например, итальянский переводчик древнерусского текста профессор Ренато Поджоли был одним из тех, кто выдвинул кандидатуру Б. Пастернака на Нобелевскую премию в триумфальном для поэта 1958 году. Есть легенда о том, что один из переводчиков “Слова…” на русский в свое время саботировал академическую карьеру одного из переводчиков “Слова…” на английский, хотя сама древнерусская поэма тут, пожалуй, была ни при чем: “Когда в Гарварде рассматривался вопрос о приеме Набокова на должность преподавателя литературы, одним из доводов └за“ были его литературные заслуги. Якобсон заметил, что в таком случае на кафедру зоологии следует пригласить слона”13 .

Особо примечателен французский поэтический перевод “Слова…”, выполненный одним из основателей группы сюрреалистов Филиппом Супо. “Слово…” и сюрреализм, уже просто поставленные рядом, представляют собой привлекающий внимание контраст, но это не все странности, которые можно обнаружить, внимательно вглядевшись в историю выпущенной тиражом всего в 264 номерных экземпляра книги “Chant du prince Igor”. Так, например, Д. С. Лихачев пишет: “Переводы └Слова о полку Игореве“, принадлежащие крупнейшим поэтам — Юлиану Тувиму на польский язык, Райнеру Марии Рильке на немецкий, швейцарскому поэту Филиппу Супо на французский, Людмилу Стоянову на болгарский, — сделали └Слово“ широко популярным и любимым за пределами нашей страны”14 . Во-первых, элитарное издание перевода вряд ли могло способствовать широкой популярности “Слова…”. Во-вторых, поскольку биографически Филипп Супо не имеет отношения к Швейцарии, может возникнуть иллюзия, что речь идет о двух разных, но пишущих на одном языке поэтах-современниках, тезках и однофамильцах, один из которых был знаменитым французским сюрреалистом, а второй — тоже крупным, но швейцарским автором и переводчиком “Слова о полку Игореве”. Разумеется, это мнение было бы ошибочно. Во всех случаях речь идет об одном и том же человеке. Так что “швейцарский” поэт появился либо по недоразумению, либо из цензурных соображений.

В области иностранных переводов “Слова…” действует все тот же миф об их обозримости. Часто приходится слышать нечто вроде “а что, и на этот язык тоже переводили?”. Сложнее с ходу вспомнить такой язык, на который “Слово…” не переводилось. Башкирский, узбекский, осетинский, калмыцкий, якут-ский, абхазский, арабский, китайский, идиш, иврит, японский, вьетнамский, исландский, нидерландский, португальский, хинди, монгольский, эсперанто… Даже какой-нибудь известный только специалистам румейский, язык крымских греков. Для всех этих языков есть, как минимум, один перевод “Слова…”, а всего переводов не на современный русский язык больше двухсот. Немного подумав, можно назвать персидский, а дальше перечислять, насколько достанет эрудиции, языки Африки и Океании: догон, эве… Вот эти языки пока не рекрутировали для “Слова…” своих переводчиков. Но, как кажется, все впереди, ведь “Слово о полку Игореве” остается визитной карточкой русской литературы в ее древнем, во многом утраченном для нас состоянии, а значит, визитной карточкой, требующей перевода.

1 Работа Н. Заболоцкого над переводом “Слова о полку Игореве”: Из писем Н. Заболоцкого к Н. Л. Степанову и Д. С. Лихачеву // Вопросы литературы. — 1969. — № 1. — С. 164–176.

3 Смирнов А. Е. Слово о полку Игореве: Перевод с древнерусского, статьи, комментарии. — с0151 М.: Языки славянской культуры, 2007. – С. 16.

5 Борхес Х. Л. Девять эссе о Данте // Вопросы философии.— 1994.— № 1.

6 Гарипов Т. М. “Тюрко-славика” в “Слове о полку Игореве” // Гарипов Т. М. Ba kirica: Моносборник избранных работ по башкироведению и тюркологии. — Уфа: Восточный университет, 2004. — С. 118.

7 Слово о полку Игореве. — М., 1803.

8 Набоков В. В. Тень русской ветки. — М.: ЭКСМО-Пресс, 2000. — С. 398.

9 Игорь, героическая песнь. — Харьков, 1807.

10 Гребнева Э. Я. “Слово о полку Игореве” в славянском контексте. — Самара, 2000. — С. 262.

13 Цветков А. Империя лжи // Октябрь. — 2002. — № 2.

14 Лихачев Д. С. Великое наследие // Лихачев Д. С. Избранные работы в 3 т. Т. 2. — Л.: Худож. лит., 1987. — С. 226.

Читайте также: