Доклад президента ран сергеева

Обновлено: 01.05.2024

– Александр Михайлович, признайтесь честно, в такой год государство наконец-то выделило вам квартиру в Москве как президенту РАН?

– Нет. Я всё так же снимаю хорошее жильё в служебном доме Академии наук…

– Простите, что перебиваю, но трудно представить себе легендарного академика и президента АН СССР Александрова, например, который бы ютился в Москве на съёмной квартире в Черёмушках. Собственно это говорит всё об отношении власти к науке.

– Всё одновременно поднять нельзя. Без пилотов, без маяков, на которые надо ориентироваться, поднять ничего нельзя. В стране должна быть система подготовки научно-технической элиты, должны быть места, где учиться очень трудно! Как, собственно, и должно быть: учиться надо, выкладываясь на 100%, а не развлекаясь.

Я много общаюсь с преподавательским составом. Есть неудовлетворённость теми социальными лифтами, траекториями, которые должны приводить одарённых и мотивированных ребят в эту научно-техническую элиту. А ведь в 2030-е годы они придут на командные должности в стране, в науке, в образовании, в технологии.

И сегодня сложнейшая задача стоит: как отобрать таких, как вывести на эту траекторию, как сделать, чтобы они не уехали, не ушли в торговлю, не свернули с пути.

– Настоящую элиту готовят если не с детского сада, то со школы точно.

В каком подчинении у нас школы? Не в федеральном, не в областном, в муниципальном. Уборка мусора тоже. У главы муниципалитета болит голова, как тепло в дома дать. Какие школы как точки роста?! Какие талантливые дети?! Минимум, который заинтересован в школах как кузнице научных кадров, это уровень области, края.

– Как ушли и наши, светлая им память, советские Учителя. Кто сегодня работает в школе? Сформировавшиеся в безвременные 90-е. Какое воспитание?! Какая наука?!

– Это гигантская проблема, согласен. Плюс учителя видят хорошие декларации о важности их миссии (нормальные зарплаты, льготы) и реальное положение дел. Если брать среднюю зарплату по школе: с окладом директора и замов, то все указы президента соблюдены. Если же взять чистые оклады учителей, да ещё в небогатых муниципалитетах, то где уж там! Приходится две ставки брать, а это огромная нагрузка.

Их пострел везде поспел

– Если в реальных цифрах с учётом инфляции финансирование науки не увеличивается, то откуда же брать средства на какие-то научные журналы?!

Третье. За издание наших журналов в России на русском языке платит государство. Но практически все российские академические научные журналы переводит, издаёт за рубежом и продвигает известный американский бизнесмен российского происхождения. Его интересы не всегда совпадают с интересами российской науки.

– Тут американец Шустерович и российское правительство на удивление солидарны! И, насколько мне известно, американский монополист Шустерович заставляет российских учёных (!) подписывать договор, по которому все права по распространению за рубежом их результатов переходят к нему! Даже теоретические работы по темам, которые потенциально можно использовать против нашей страны!

– Дополнительная проблема связана с тем, что издатель может по своему усмотрению расширять английскую версию за счёт включения работ нероссийских авторов, чтобы сделать журнал более продаваемым. Таким образом, теряется идентичность журнала, и в иностранной версии он вообще теряет российские корни.

Опыт некоторых стран показывает, что при этом рейтинг журналов пойдёт вверх, и лучшие статьи начнут вновь нести в наши журналы, что ещё более повысит рейтинг. Замкнутый круг, но уже не во вред, а на пользу стране.

Всё это – перевод сотен российских научных журналов, технические решения и прочее – стоит смешных по масштабам государства денег – порядка миллиарда рублей в год. С реальным результатом в виде роста популяризации и признания российской науки в мире и с сохранением за Россией прав на публикации российских учёных.

Больше двух лет мы стучимся во все двери с таким предложением, но видим пустые глаза и непонимание проблемы, что мы можем окончательно потерять отечественные научные журналы.

– Вы правы в том, что здесь дело не только и не столько в учёных. В стране нет эффективной инновационной системы для превращения наших знаний в наши технологии. А просто так из фундаментальной науки за счёт самих учёных прибыль не извлечёшь.

Но мы всё-таки о Годе науки говорим. Хотелось бы, чтобы после его окончания об учёных не забыли, чтобы добрые слова материализовались в реальные дела, в уважение, в финансирование, а не просто посидели, поговорили и разошлись…

От автора. Довелось в тематический год прочитать официальное письмо чиновницы из Миннауки, в котором она требует назвать ей имя и отчество учёного по фамилии Персей, в честь которого названо первое научно-исследовательское судно Плавучего морского научного института! Эта дама не первый год руководит российской наукой. Под таким чутким руководством мы непременно ворвёмся в пятёрку ведущих научных держав.

По каким правилам будут выбирать академиков и главу РАН? Вернут ли академии институты? Зачем академики отправляются на КАМАЗ? Как Россия предлагает отметить объявленный ЮНЕСКО Год фундаментальной науки? Об этом корреспондент "РГ" беседует с президентом РАН Александром Сергеевым.

Александр Михайлович, в этом году РАН наверняка привлечет внимание даже тех, кто далек от науки. Ведь в конце мая намечены выборы в члены академии, а в сентябре ее руководителей. По итогам обычно звучат вопросы и голоса недовольных, почему выбрали этих, а не тех, высказываются сомнения в справедливости правил выборной кампании. Кстати, в связи с пандемией РАН предлагает новшество - провести дистанционное электронное голосование. Получили добро?

Александр Сергеев: Мы с такой просьбой обратились в правительство. Если ситуация с пандемией не улучшится, разрешить внести изменения в Устав РАН, чтобы провести голосование дистанционно. Такой вариант в стране обкатан на выборах более высокого уровня, в Думу, а также при голосовании о принятии Конституции. Но на данный момент согласовать подобный вариант на наших выборах пока не удалось.

Будут ли недовольные итогами предстоящих выборов? Конечно, будут. На то они и выборы. Например, в прошлом году в Секции прикладной математики на одну позицию члена-корреспондента претендовало около 150 человек. Понятно, когда одного выбирают, остальные недовольны. Это нормально. Мы все живые люди. Главное, чтобы все было сделано по закону

Будут внесены какие-то коррективы в систему выборов в этом году?

Александр Сергеев: Понимаете, она создавалась и отлаживалась многими поколениями выдающихся ученых. Конечно, как у любой выборной системы, у нее можно найти определенные недостатки, но в мировом научном сообществе она считается одной из самых объективных и демократичных. Например, чтобы выйти на финишный этап, где Общее собрание РАН тайным голосованием решит судьбу кандидата, он должен пройти жесткое сито обсуждений на более низких уровнях, в частности, в своих тематических секциях и отделениях, где коллеги человека основательно "просвечивают" и тайным голосованием выносят решение. Эти главные принципы системы остаются неизменными.

Сейчас мы в эту систему внесли несколько поправок, что делает ее более прозрачной, повышает конкурентность. Например, выбираем не на все число освободившихся позиций, всю информацию о кандидатах вывешиваем в интернете. Пожалуйста, проводите общественное обсуждение любого претендента, мы готовы все рассмотреть.

Кроме того, расширяем название специальностей. Ведь как бывало. Если задаться целью продвинуть конкретно этого человека, то в название вакансии можно вписать такую формулировку, что практически только один очень "узкий" специалист в стране сможет ее занять. Сейчас такие игры не проходят.

В то же время в число вакансий введены новые специальности: искусственный интеллект, квантовые технологии, кибербезопасность, вакцинология, климатология. Сегодня это веление времени.

Время не повернуть назад

В итоге реформы госакадемий 2013 года РАН оказалась в сложной ситуации, которой никогда не было с момента ее создания 300 лет назад. Она лишилась не только институтов, но и права вообще заниматься наукой. Когда-то без совета с академией не решался ни один важнейший вопрос развития страны, а сейчас ее мнение часто игнорируют, а порой вообще не спрашивают. Бывали случаи, когда о важных решениях даже в области науки РАН узнавало из СМИ. Какую тактику и стратегию в таких сложнейших условиях выбирает РАН? Например, периодически, в том числе на общих собраниях звучат голоса авторитетных ученых: "Верните нам институты". Это реально? Или уже из области фантастики?

Александр Сергеев: Время не повернешь назад. Институты нам никто возвращать не собирается. Надо привыкать жить в новых условиях. Что такое сегодня РАН? С одной стороны это клуб ученых, ведь у нас нет институтов. Но клуб с государственными функциями, например, нам поручено проводить экспертизу в сфере науки. Если оценивать ситуацию в целом, то мы должны доказывать на самых разных площадках свою необходимость, готовность взять на себя ответственность за научно-техническую политику в стране.

Александр Сергеев: Нам с 2013 года говорят, вы "клуб", кому вы нужны? Оказывается, нужны. И мы обязаны помочь бизнесу решать его задачи

И, конечно, высказывать свою позицию по самым разным вопросам. Мы не боимся говорить "нет", если считаем, что принятое во властных кабинетах решение не на пользу науке. Можно вспомнить самые громкие примеры, связанные с реформированием РФФИ, с выводом из-под экспертизы РАН ряда вузов и научных организаций, в частности, "Курчатовского института", МГУ, ВШЭ. Мы были не согласны, приводили аргументы.

Но в итоге с вами не согласились. Получается, к РАН не очень-то прислушиваются.

Александр Сергеев: Да, бывает и так. Но это не значит, что мы должны молчать. Академия обязана высказываться, доносить свое мнение. Ведь его слышат не только в высоких кабинетах, но и широкая общественность. А значит, оно влияет на общественное мнение.

Да, сейчас у академии непростая ситуация. У нас есть немало важнейших инициатив в самых разных сферах науки и жизни, некоторые были поддержаны президентом страны. По ним есть его поручения, но они остаются на бумаге из-за позиции различных ведомств. Для них академия - это "клуб ученых".

Как выживать? Повторяю, вести себя активно, искать способы доказать свою необходимость. Не молчать, даже если это кому-то не нравится.

Бизнес просит науки

В конце прошлого года РАН проявила удивительную активность, наводя мосты во взаимоотношениях с бизнесом. Состоялся конгресс, в котором участвовали крупнейшие компании. Каковы его главные итоги?

Александр Сергеев: Когда говорят, что наш бизнес не заинтересован в нашей науке, что у него нет спроса на инновации, то конгресс показал - это заблуждение. Крупнейшие фирмы, такие как, например, "Росатом", "Роскосмос", ЛУКОЙЛ, "Синара", "Титан", "Генериум", не просто заявили, что хотят работать с наукой, а представили 15 кейсов успеха, в которых им помогла наука. Для меня этот форум был знаковым. Капитаны нашего бизнеса утверждают, что ищут пути взаимодействия с наукой. И мы со своей стороны встречно тоже стремимся наладить прямые связи с промышленностью. Например, руководители КАМАЗа пришли к нам со своими перспективными задачами, и 31 января на предприятии пройдет выездное заседание одной из наших научных секций. Что интересует автостроителей? Беспилотный транспорт, водородобусы, новые материалы для авто будущего. И они ждут помощи от РАН. А ведь нам с 2013 года говорят, вы "клуб", кому вы сейчас нужны? Оказывается, нужны. И мы просто обязаны сделать все возможное, чтобы помочь бизнесу решать его задачи.

Но как, не имея институтов, РАН будет взаимодействовать с промышленностью? Вы же не занимаетесь конкретно ни водородом, ни беспилотниками.

Александр Сергеев: Такой конкретики от нас и не ждут. Требуется совсем другое. Нужен широкий взгляд аналитика, как оптимально решать задачи в каждом из направлений. Проведя такой глубокий многосторонний анализ, взвесив разные варианты, выбрав наилучший, можно переходить к конкретике. Так вот подобную работу может качественно сделать только академия наук. Она способна привлечь самых авторитетных специалистов не только из институтов, но из вузов, из госкорпораций, которые могут провести мозговой штурм и предложить рекомендации по самым разным вопросам.

Более 20 регионов в прошлом году посетил глава РАН. Во многих ситуация с наукой вызывает тревогу. Фото: Александр Корольков

А варианты решения могут быть самые разные, порой неожиданные, в зависимости от поставленной задачи и ситуации с данным научным направлением в стране. Например, можно посоветовать создать консорциум, куда собрать такие-то коллективы из таких-то организаций. В итоге формируется оптимальная команда, которая наилучшим способом решит вашу задачу.

Если говорить попросту, надо стать научной сводней?

Александр Сергеев: Не только. Важно не только собрать команду, но и следить, как продвигается дело. В чем-то помогать, корректировать. И ученый из академии должен обязательно следить за работой и отвечать за нее.

Вообще, можно сколько угодно сетовать, что бизнес не заинтересован в инновациях, но надо встать на его место. Ведь инновации - самый рисковый бизнес, а потому предприятия хотят на кого-то опереться , чтобы иметь авторитетное мнение о проекте. И здесь должна помочь РАН.

Как я понимаю, так идет поиск, нащупывается новая роль РАН в новых обстоятельствах. С этим, очевидно, связаны и ваши командировки. В прошлом году вы совершили по регионам более 20 поездок.

Александр Сергеев: О том, что во многих регионах ситуация с наукой вызывает тревогу, говорят многие местные руководители. Сегодня утечка мозгов происходит не только из России за границу, но и внутри страны. Молодежь уезжает в 2-3 центра, где сильная наука. Такой перекос , однобокое развитие совершенно неприемлемо для такой огромной страны.

Мы считаем, что РАН обязана помочь развитию региональной науки. Для меня стало настоящим откровением, насколько важен для губернаторов приезд руководства РАН. Они предлагают конкретные меры и ждут помощи от академии. Сейчас у нас создается Совет по региональный научной политике, к этой работе привлекаем представителей госструктур, очень заинтересовался Комитет по науке Совета Федерации, нас поддержала Валентина Ивановна Матвиенко.

Прежде всего мы намерены совместно с СФ составить научно-технологический рейтинг регионов. Определить 10-15 лидеров, которые получат дополнительные возможности для ускоренного развития. В идеале, конечно, хорошо, если все развиваются равномерно. Однако опыт показывает, что развитие идет через лидеров, а они как локомотивы подтягивают за собой остальных. И в данном случае 10-15 лидеров должны стать такими локомотивами, взять на себя ответственность и за развитие науки у соседей.

Завершился Год науки, проведены сотни мероприятий, прозвучало множество слов о роли науки, о том, что Год теперь будет длиться десять лет. Слов было много, но каковы реалии? В бюджете на будущие три года финансирование остается на прежнем уровне. Ее доля в ВВП остается 1,1%, у лидеров 4-5%, доля фундаментальной науки 0,17%, у лидеров 0,4-0,6. Посмотрев на эти цифры, перспективы нашей науки уже не такие радостные.

Александр Сергеев: Мы об этом постоянно говорим на всех, в том числе правительственных площадках. Возможно, ставка делается на реальный сектор экономики, на увеличение его вклада в науку. Сегодня он составляет около 30 процентов, а в ведущих странах более 70. Чтобы изменить ситуацию, надо создавать условия. И прежде всего бизнес должен доверять нашим решениям. А при отношении, о котором я рассказывал в связи с КНТП, его и не будет. А значит, не будет и больших вложений в науку. Со своей стороны мы готовы делать все возможное, помогать бизнесу искать оптимальные варианты для инноваций.

Подтверждать бренд

Этот год объявлен ЮНЕСКО Годом фундаментальной науки в интересах устойчивого развития. Как он будет проводиться в мире? Что намечается в России?

Александр Сергеев: Мы передали в правительство предложения, чтобы в России тоже был объявлен такой год. Если получим поддержку, то будет создан Оргкомитет и выделено финансирование. Конечно, хотелось бы повторить успех 2019 года, который проходил под знаком юбилея Периодической таблицы химических элементов Менделеева. Тогда на открытии Года в Париже всем было очевидно, что Россия здесь страна номер один. Выступления наших ведущих ученых, наши выставки, поддержка наших ведущих компаний. Это был мощный пиар. И аналогичная картина была на закрытии Года в Токио.

И в Год фундаментальной науки мы должны играть нашими козырными картами. Например, предлагается создать специализированный фонд Россия - ЮНЕСКО, который будет проводить широкую международную программу, например, присуждать стипендии имени России - ЮНЕСКО по всему миру, а также продвигать по всему миру наше высшее образование в области фундаментальных наук. Ведь оно и сегодня считается одним из лучших. Особо важна такая работа при нынешней международной ситуации. Положение о фонде мы подготовили вместе с главой МИД Сергеем Лавровым.

Что касается проведения года в России, то есть предложения от некоторых регионов, которые намечают провести у себя ряд интересных мероприятий. Кроме того, этот Год может стать поводом, чтобы усилить фундаментальное образование в школах. Но мы понимаем, что новое поколение нельзя учить по-старому, нужен другой, современный формат. Мы обсуждали этот вопрос с лауреатом премии Филдса, которая считается аналогом Нобеля по математике, Станиславом Смирновым. Он в последнее время как раз занимается этой проблемой. У него и его коллег есть интересные предложения.

В 2024 году у академии большое событие, ей исполнится 300 лет. Понятно, что выделены деньги, приводится в порядок "внешность" основных зданий, будут проведены громкие мероприятия. Но с другой стороны, юбилей пройдет в очень трудное для РАН время. Что бы вы себе, ей и всем ученым пожелали?

Александр Сергеев: Как-то во время дискуссии о том, а нужна ли вообще академия, прозвучала такая фраза: РАН - это один из самых дорогих брендов России, как "Кола-Кола", чей бренд считается одним из самых дорогих в мире. Так вот хотелось, чтобы РАН воспринималась, конечно, не как "Кока-Кола", но как организация с важнейшими государственными функциями. Чтобы была востребована по максимуму. Помните, Даниил Гранин сказал, что смысл жизни человека в его востребованности.

Выборы новых членов РАН - всегда интрига. Но это вершина айсберга, а что под водой?

Александр Сергеев: Впервые в истории РАН есть возможность по-новому управлять фундаментальными исследованиями. Для данной программы это может стать очень серьезным, даже кардинальным событием. В чем суть? Здесь надо напомнить, как программа работала до сих пор. Например, в 2013 году расписали и утвердили цифры по финансированию научных направлений, и до 2020 года, когда программа завершилась, распределение цифр по направлениям не менялось.

Теперь все будет иначе. Координационный совет программы будет постоянно мониторить ситуацию. Если какое-то научное направление в мире скукоживается, а какое-то вырывается вперед, или что-то у нас пошло не так, то надо менять приоритеты, перераспределять деньги. Где-то их сокращать, перебрасывать на перспективу. Учитывая, что такие маневры связаны со сложными бюджетными процессами, надо искать варианты оперативно их проводить.

Еще одна важнейшая задача РАН на этот год касается Стратегии научно-технологического развития страны. Основным инструментом ее реализации являются Комплексные научно-технические программы (КНТП). А если говорить просто, то речь идет об инновациях. Создании цепочек от науки до рынка. Причем ведущую роль в них должен играть бизнес, заказывая науке новые технологии. Так вот с момента принятия Стратегии прошло пять лет, а КНТП если и работают, то в очень минимальном варианте. Из отобранных два года назад 10 проектов год назад в правительство было внесено шесть, а утвержден только один. Этот механизм пока не заработал, тормозится.

И, конечно, тормозит бизнес? Уже много раз сказано, что в отличие от зарубежного наш не стремится внедрять новинки, вкладываться в рисковые инновации.

Александр Сергеев: В данном случае все ровно наоборот. Бизнес готов вложиться в проекты, но ведомство не принимает решение о софинансировании. Скажем, есть проект, где 80 процентов дает бизнес, 20 - доля государства. Позиция нашего финансового блока такая: если дают 80, пусть и все остальное берут на себя. Но бизнес недоумевает, тогда зачем ему эта программа? Он пришел в нее, так как нет полной уверенности, что новая технология будет успешной. Ее надо доводить, и вы обещали часть расходов профинансировать.

Это только один пример из многих неувязок, связанных с КНТП. Мы соблазнили бизнес, он пришел в программу со своими миллиардами, а теперь его отчаливаем. А ведь, повторяю, речь идет о выполнении Стратегии научно-технологического развития страны.

— А почему же вы не властвуете над властью?

— Отношения науки с властью разные. Они зависят от типа общества, в котором живет та или иная страна. Давайте взглянем на них глазами физика. Физика — наука, основанная на модельном мышлении, на представлении сложного явления в максимально простой форме, позволяющей выделить наиболее значимые стороны. Попробуем, не конкретизируя детали, смоделировать типы взаимоотношений науки и власти. Возьмем два крайних типа — демократию и монархию. Что касается положения науки в обществе и отношения к ней, крайними типами могут служить такие определения: просвещенное общество и непросвещенное. Таким образом, у нашей модели есть четыре реализации: монархия просвещенная и непросвещенная, демократия просвещенная и непросвещенная.

Давайте подумаем, в какой из организаций общества взаимоотношения науки с властью оптимальные и с точки зрения развития науки, и с точки зрения развития общества. Наверное, в идеале нам бы хотелось жить в обществе просвещенной демократии. И, наверное, такое состояние возможно только в экономически развитых странах, в которых поддержка и состояние науки объективно могут быть на высоком уровне, причем в ситуации интеллектуальной свободы, что тоже для развития науки крайне важно. Теперь зададимся вопросом: что лучше для науки — просвещенная монархия или просвещенная демократия? Если мы возьмем Средние века, когда о реальной демократии разговора не было, наука же кое-где нормально и даже успешно по тем временам развивалась — а именно там, где монаршая власть благоволила наукам.

— Не стоит ходить в далекое прошлое. Отношения между Брежневым и Келдышем, Брежневым и Александровым могут быть прекрасными примерами.

— Думаю, что советское время в контексте нашей простой модели можно без особой натяжки отнести к состоянию просвещенной монархии, подразумевая под ней неограниченную власть коммунистической партии. Отношение к науке было уважительным и партнерским — не только на уровне первых лиц, но и на других этажах партийной иерархии. Таким образом, в обеих крайних реализациях просвещенного общества, демократического и монархического, наука может успешно развиваться. Различия, безусловно, есть, но главное здесь — просвещенность и заказ принимающих решения на развитие науки и рост объема знаний.

Перейдем к двум оставшимся ситуациям: непросвещенной демократии и непросвещенной монархии. И то и другое плохо для страны и для науки. Когда мы с вами в 1990-е гг. свалились в непросвещенную демократию, плохо или хорошо было тогда науке? Очевидно, плохо, потому что финансирование резко упало, и поскольку уже была демократия, то и прозвучало: ищите, мол, свое финансирование сами. Именно в это время в академии появилось множество новых юридических лиц, за что ее спустя десяток лет стали упрекать. Но не надо забывать, что в девяностые это была форма выживания (не развития!), когда крупные организации дробились на более мелкие, брали суверенитет, сколько могли. Они начинали вести более активную международную деятельность, искали заказчиков за рубежом и внутри страны и благодаря этому выживали. Время действительно было плохое, но вот то, что произошло дальше, в нулевых годах, заслуживает особого разговора.

— В стране начали появляться нефтяные деньги, и встал, хотя и не сразу, вопрос о поддержке науки, так как в процветающем капиталистическом мире, мире просвещенной демократии, наука — самая настоящая производительная сила. Про такую силу науки мы и в учебниках по научному коммунизму читали, но дожить до этого не смогли. Следовательно, в новой и разбогатевшей России надо науку ставить, развивать, чтобы она из своего полунищенского состояния превращалась в производительную силу, — так была поставлена задача. И это было правильно.

— Или не хотят?

— Кто-то не хочет, кто-то не может. В стране сложились разные экономические элиты, и одна из них очень мощная — сырьевая. Мне кажется, она менее других заинтересована в науке. Почему? Потому что полезных ископаемых много в нашей стране, на наш (точнее, ее) век хватит. Чтобы купить новую буровую установку, быстрее и эффективнее качать, не надо содержать большую науку. В этом смысле сырьевая игла, на которой мы с вами сидим, служит плохую службу для нашей науки. Недавно у нас была весьма показательная встреча с А.Л. Кудриным. С высоты своего теперешнего положения и задач, которые стоят по формулировке стратегии развития экономики страны, он попросил ответить на вопрос: почему у нас в стране наука никак не становится производительной силой инновационной экономики? Ясно, что если посмотреть на науку как на производительную силу, то она реальна только там, где есть мощная промышленность. Там индустрия начинает понимать, что она имеет прибыль только в том случае, если она содержит науку и наука дает отдачу в виде новых конкурентноспособных разработок.

Если нет такого понимания, инвестор денег не даст. Становление индустрии хай-тека — очень сложный вопрос для нашей страны, потому что несутся мимо и вперед корейские, китайские, японские, европейские локомотивы. Они уже поняли, как делать новую индустрию, они уже почувствовали прибыль от быстрого внедрения научных результатов, у них уже есть инструменты, опыт для того, чтобы правильным образом раскручивать весь этот процесс. У нас всего этого практически нет. Вот на этом фоне опять и ставится классический вопрос: кто виноват? И сразу же находится ответ: конечно же наука! Мол, она не владеет ситуацией, не обеспечивает технологические прорывы, не помогает создавать высокотехнологичную промышленность. Там наука прорывная, а здесь — только социальная обуза, непонятно даже, зачем она вообще нужна, поскольку можно купить любую технологию. Это типичный взгляд с сырьевой иглы.

— Но ведь академия наук должна была бить во все колокола о заблуждениях власти?

— Вы сейчас задаете очень болезненный вопрос. Вспомним его предысторию. В 2005 г. была принята Стратегия развития науки и инноваций в Российской Федерации. Согласно ей, страна должна была за десять лет увеличить процент ВВП, который идет в науку, с 1,2 до 2,5, при этом 60–70% средств должны были приходить из инновационной экономики. Той самой экономики, которая, как полагалось, тоже почувствует нефтяные деньги и взрастет на них, то есть будет запущена цепочка положительной обратной связи в развитии науки и наукоемких секторов промышленности и бизнеса. И мы с большим энтузиазмом смотрели в будущее, так как перед нами были примеры Запада и Востока, где уже построен современный наукоемкий капитализм. Вообще, в нулевые годы Америка была для нас примером передовой страны и в экономике, и в науке, и в демократии.

— К сожалению, слишком много планов, которые так помпезно провозглашались, не выполнены.

— Но ведь стало намного легче?

— Теперь второй классический вопрос: а что делать?

— Ситуация ясна, и ее надо просто признать.

— Согласен, хотя признать и достичь консенсуса тут непросто: высокопоставленные люди, принимающие решения, с большим трудом признают их негативные последствия. Не буду приводить цифры в доказательство своей правоты, многим коллегам ситуация и так очевидна. Мы ездим по миру и четко представляем ситуацию. Есть два основных показателя уровня развития фундаментальной науки в стране: число приглашенных докладов и публикационная активность (вне зависимости от области науки). Прискорбно, но количество приглашенных докладов на крупных международных конференциях от России упало и продолжает снижаться даже в тех областях, где оно было традиционно весьма высоким. Я не хочу сказать, что там перестала звучать русская речь, но она стала еле слышной. А ведь еще в 1990-е гг. русский язык был вторым в научном мире.

Возьмем другой интегральный параметр — публикационную активность. В последнее время приходится слышать, что положительная тенденция налицо. На самом деле рост есть, но скорее формальный и даже отчасти искусственный. С одной стороны, научные фонды требуют, чтобы в качестве отчета по грантам ученые производили печатную продукцию, — значит, надо думать не о ее значимости, а о ее количестве. С другой стороны, квалификационные требования научных должностей напрямую завязаны на число публикаций и, по сути, ни на что другое — только на то, что легко считается. Здесь то же самое: для формальной аттестации нужны пусть мелкие и в мало цитируемых журналах, но статьи. Прошу правильно понять: я не говорю сейчас обо всех ученых и о том, что ушли в прошлое традиции высокой требовательности к публикациям, которые всегда отличали сильные научные школы от разного рода других. Но тенденция очевидна: статей стало больше, а крупных, мирового уровня результатов — меньше.

В реальности число российских публикаций, особенно с результатами экспериментов, сделанных в России, практически равно нулю. Русских фамилий в ведущих журналах немало, но работ из России практически нет. И это принципиальный момент, указывающий на реальное положение дел. Приведу такой факт. В последнее время я смотрю, как устроено государственное финансирование фундаментальной науки в разных странах. Возьмем две страны с приблизительно одинаковым населением — Японию (130 млн) и Россию (145 млн). Вот государственная научная корпорация — Институт физико-химических исследований (RIKEN), которая в этом году отмечает свое столетие. В ней 3 тыс. человек, включая ученых и технический персонал. Это пять или шесть институтов, разбросанных по Японии, которые ведут исследования в области физики, химии, в последнее время биологии. Наука в них полностью финансируется государством. Бюджет — $750 млн в год. Это больше половины финансирования из ФАНО всех академических институтов, в которых работают 125 тыс. человек. Итак, там 3 тыс., здесь 125 тыс., при этом объемы бюджета сравнимы по величине.

Я не говорю про наши маленькие зарплаты, ученые в нашей стране не голодают. Но финансирование материальной базы науки, необходимого инструментария, у нас и там удельно в расчете на одного ученого различается в 100 раз! Как мы можем заниматься наукой, если инструментарий в России практически не обновляется? И в РАН все последние годы до реформы, и в ФАНО сейчас практически нет такой статьи — обновление материальной базы. Что можно сделать с инструментарием, которому 30 лет, когда есть гораздо более передовые инструменты, позволяющие проводить эксперименты на принципиально недоступном для нас уровне? Разве вы можете обнаружить и исследовать процессы, которые длятся миллисекунды, с помощью ваших часов, на которых бегают только минутная и секундная стрелки?

— Получается, мы финансируем чиновников вместо того, чтобы финансировать науку — покупать приборы и аппаратуру?

— Будем искать траекторию выхода. Она тоже должна быть консенсусом. Таких траекторий очень мало. Мы слишком сильно отстали от локомотива прогресса, который уже унесся в будущее без нас. Должно быть предпринято что-то экстраординарное.

— Что именно?

— Я считаю, в 1990-е гг. мы совершили крупную ошибку, когда практически вывели оборонную тематику из академии наук.

— Она как бы сама вывелась из-за разных политических доктрин. Считалось, что врагов у нас нет и деньги на безопасность, оборону тратить не надо. Кстати, в свое время была обстоятельно подготовлена программа фундаментальных, поисковых и прогнозных исследований в интересах обороны и безопасности, и уже лет восемь, по-моему, мы пытаемся эту программу принять. Она находит поддержку фактически везде, на всех уровнях, но есть непреодолимое, как видно, препятствие — финансовые и экономические ведомства.

— Что вас подтолкнуло стать кандидатом в президенты Российской академии наук?

— Март 2017 г. Срыв выборов, причем, как убеждены многие, неслучайный и спланированный. Команда физиков, которую объединяет отделение физических наук, считает: то, что произошло, — это полшага к ликвидации академии наук. Оставшиеся полшага могут быть пройдены в сентябре. И это заставило нас по-другому посмотреть на нашу академическую жизнь. Во-первых, возникло сильное беспокойство по поводу того, что, если в сентябре выборы вновь не состоятся, будет принято решение, которое может поставить крест на академии наук как научной организации. Этого ни в коем случае нельзя допустить. И не потому, что за этим стоит потеря академических стипендий и каких-то материальных благ.

Страны должны качественно характеризоваться неким суммарным интеллектом проживающих в них людей. У нас он сильно сжался. Утечка мозгов, причем не только в смысле отъезда ученых за рубеж, но и вследствие потери квалификации научно-технических кадров, их массового ухода из профессии. Далее, кадры следующего поколения стали значительно хуже готовиться в университетах, школах. Сфера образования, от среднего до высшего, превратилась в сферу услуг — образовательных, и такой термин никого уже не коробит.
Кстати, я очень переживаю, когда слышу от руководителей страны, что мы не боимся утечки мозгов. Этого надо бояться, и не просто бояться, но делать все для того, чтобы минимизировать такую утечку. Если на академии наук будет поставлен крест, с интеллектом страны произойдут непоправимые изменения.

Тогда и в будущем мы никогда не встанем на эту траекторию роста. Мы даже не сможем понять, в чем заключаются те или иные научные свершения, наш уровень как державы деградирует, и довольно быстро, до уровня пользователей, то есть потребителей тех наукоемких благ, которые придумывают и делают другие страны. Во-вторых, предложение участвовать в выборах президента РАН мне поступило от отделения физических наук. Я воспринял это как поручение коллег, от которого у меня нет права отказаться. Тем более с пониманием того, что физики в академии наук традиционно играют очень заметную роль, к их мнению многие прислушиваются, что еще сильнее поднимает уровень ответственности, связанной с этим предложением моих ближайших коллег.

— Расскажите о себе. Как вы начинали, почему выбрали физику, как встали во главе одного из крупнейших институтов в стране?

— Мой прадед по материнской линии — настоятель церкви в селе Бутурлине Нижегородской губернии (сейчас это районный центр). Мой дед окончил перед Октябрьской революцией духовную семинарию, собираясь сменить моего прадеда. Окончил с отличием. Грянула революция. Он всю жизнь после этого проработал учителем математики в школе в родном селе, никогда не вспоминая о семинарии. Даже я не знал многого о его судьбе, так он боялся за свое прошлое. В советское время в церкви был, как водится, сельский клуб. Потом опять была восстановлена церковь. Теперь, приезжая на свою малую родину, бывает, принимаю участие в дискуссиях о религии и науке, так как имею, получается, прямое отношение к тому и другому.

— И что одерживает верх?

— Мы с вами язычники, потому что наш бог — природа. И мы с вами совершенно точно знаем, что есть познанное и пока не познанное, горизонт которого не приближается никогда. Пока не познанное — это во многом предмет веры и теоретических концепций. Я считаю, что у ученых, особенно у физиков, есть свой бог — это природа с ее бесконечными тайнами. И мы познаем, шаг за шагом и по самым различным направлениям, этого нашего бесконечного бога — природу. Счастье этого познания и одерживает верх.

— Вы окончили Нижегородский университет и.

— В моей трудовой книжке одна запись. С 1 сентября 1977 г. и по настоящий день я сотрудник Института прикладной физики.

— Постоянство — главный признак любви?

— Конечно. Вновь возвращаюсь в 1990-е гг. Наш институт оказался в оптимальном положении, он сохранился, не очень изменившись. Есть целый комплекс причин. Одна из них — то, что мы были организованы в 1977 г. И успели стать крупным и успешным институтом еще тогда, когда страна не скупилась на развитие науки. Помню, как была создана правительственная комиссия по высокотемпературной сверхпроводимости во главе с председателем Совета Министров СССР Н.И. Рыжковым. Председатель правительства возглавил комиссию, которая должна как можно быстрее дать выход в практику открытия, которое произошло всего год назад. Сейчас такое трудно представить, хотя за последние два десятка лет были научные прорывы сравнимых масштабов и значимости, а тогда это было нормальным делом. Высокая комиссия постановила построить несколько институтов, оснастить их и дать им соответствующие задания. И все это было сделано. Например, Институт физики микроструктур РАН, который сейчас вошел в состав нашего федерального центра, был организован и построен как раз в те годы.

К началу другой жизни мы успели нарастить научные мускулы. В ИПФ РАН за эти годы пришли сотни мотивированных молодых людей — лучшие выпускники университетов. Что важно — все они, только начинающие свой путь в науке, видели рядом тех, на кого можно было равняться, и работали с ними бок о бок. И над ними и рядом с ними — великий ученый и великий директор А.В. Гапонов-Грехов, который старше их лет на 15, — правильный возрастной квант в воспитании учеников в науке. За первые десять лет институт стал ведущим академическим институтом страны.

— Вы оказались в нужное время в нужном месте?

— Да и проблематика у вас широкая?

И это очень важно. 25% у нас бюджет, 25% — различные гранты, 50% — хоздоговорные работы. Из них половина — гособоронзаказ. Это совершенно разные типы работ, но, умело применяя достижения фундаментальной науки в прикладных исследованиях, мы всегда оказываемся интересными заказчику. Наш фундаментальный задел постоянно обновляется и оказывается перспективным для следующих приложений. С другой стороны, мы не можем заниматься только фундаментальными вещами, так как в стратегии развития страны всегда были и есть вызовы прикладного характера, на которые мы должны отвечать. Поэтому соблюдение баланса фундаментальных и прикладных исследований внутри одного института очень важно. Такой баланс, подчеркну, был изначально одним из краеугольных камней в здании института, это своего рода научное кредо ИПФ РАН.

— Вы хотите сказать, что модель работы вашего института подходит и для всей академии наук?

23 июня 2020 года в Российской академии наук прошло общее собрание членов РАН. Впервые собрание было проведено в онлайн-режиме в связи с введением в Российской Федерации ограничительных мер, направленных на противодействие распространению новой коронавирусной инфекции COVID-19. К дистанционному участию в собрании были приглашены более 2000 человек – академики, члены-корреспонденты РАН, профессора РАН и гости.

Карта четвертичных образований масштаба 1:2 500 000 территории Российской Федерации и прилегающих
глубоководных акваторий

Карта четвертичных образований территории Российской Федерации является актуальной научной сводкой по строению четвертичного покрова России. Она составлена на основе детализированной Общей стратиграфической шкалы квартера, в которой ступени всех звеньев неоплейстоцена скоррелированы со стадиями кислородно-изотопной шкалы.

Карта сопровождается схемами-врезками масштаба 1: 25 М - структурно-формационного районирования; районирования по страторегионам квартера; распространения многолетнемерзлых и сезонномерзлых пород; морских трансгрессий и оледенений; а также межрегиональной стратиграфической схемой квартера территории РФ.

В объяснительной записке к Карте изложены принципы построения легенды, генетической классификации отложений; корреляции региональных стратиграфических подразделений четвертичных отложений страны с таксонами общей шкалы, географическая и палеогеографическая зональность в распространении различных генотипов. Приведены особенности строения четвертичного покрова крупных регионов России, освещены вопросы палеогеографии квартера территории России, в том числе дискуссионные.

В 2019 году Карта была представлена на Конгрессе ИНКВА в Ирландии (Дублин), где получила самую высокую оценку со стороны его участников и явилась достойным вкладом ВСЕГЕИ в уникальную традицию обзорного картографирования в России.

Помимо карты четвертичных образований в число основных достижений вошли:

- изучение трехмерной сейсмической структуры коры под вулканами авачинской группы на камчатке (Институт нефтегазовой геологии и геофизики СО РАН, Институт вулканологии и сейсмологии ДВО РАН)

- система прогнозной оценки состояния пород при разработке месторождений (Горный институт Кольского научного центра РАН)

- реконструкция циркуляции атмосферы в Северной Атлантике за последние 40 лет (Институт океанологии имени П.П. Ширшова РАН)

- изучение влияния распада ледников Северной Америки и Камчатского полуострова на гидрологию поверхностных вод северной части Тихого океана и климат (Тихоокеанский океанологический институт им. В.И. Ильичева ДВО РАН)

- эмпирическое моделирование климата прошлого: Реконструкция механизма изменения климата в среднем плейстоцене (Институт прикладной физики РАН)

- мониторинг температуры криолитозоны, показывающий скорость деградации вечной мерзлоты (Институт мерзлотоведения СО РАН, Институт криосферы Земли СО РАН, Тюменский госуниверситет, Институт геоэкологии РАН, Пущинский научный центр РАН, Коми научный центр РАН)

- контроль подводных ядерно и радиационно опасных объектов и параметров экосистем (Институт океанологии имени П.П. Ширшова РАН).

Читайте также: