Центр как метафора мира доклад

Обновлено: 02.07.2024

Чтобы записаться на консультацию — кликните на значок в правом нижнем углу

Решила собрать свои любимые цитаты-метафоры о всякой всячине. Хотелось собрать в одном месте размышления о жизни, об отношениях, о доверии.

Рассуждения о важных вещах из книг Макса Фрая

Немного моих метафор из личного опыта

Жизнь как книга.

Закончилась одна глава – обязательно начнется следующая.
Не вырывайте страницы после прочтения – это Ваш опыт.
Не устраивает сюжет — пишите свою историю.

Круговорот жизни в природе

В нашей жизни все идет по кругу: бурная весна дарит кучу энергии и сил для роста. Летом продолжается подпитка в нежных лучах, копятся ресурсы для будущих побед. После наступает осень — пора зрелости, сбора урожая и наконец, приходит зима — период покоя, сна — так необходимого для восстановления сил.

Природа циклична, наша жизнь тоже подчинена этим законам. Иногда это нужно просто принять как данность и подчинится требованиям ситуации. Действовать, когда это необходимо, и давать себе отдых после плодотворной работы.

Глубина моря и чувств

Не зря вода является символом эмоций.
Пусть на поверхности бушуют волны, на глубине звуки приглушаются, остается лишь легкое движение похожее на убаюкивающую колыбель.

Остается лишь наблюдать все разнообразие чувств: тут в виде рака-отшельника притаился страх, целой стайкой серебристых мальков промелькнули яркие воспоминания детства, На самое дно опустилась тяжелая и не поворотливая обида на родителей, царственно приплыла и захватила все внимание страсть.

Проходит мгновение и картинка меняется. Вдруг ты понимаешь, что вокруг тебя постоянное движение, ритм соответствующий дыханию самой жизни.
Движение не прекращается никогда. Оно завораживает, притягивает и манит к себе. Сначала погружение происходит на малую глубину, затем все глубже, глубже… Куда почти не проникает свет. Мир становится совсем незнакомым, непривычным, даже пугающим.

Для полноценной жизни нам как воздух необходим контакт с реальностью. Соприкоснувшись со скрытым миром чувств нужно обязательно всплыть на поверхность. Нужен проводник, который вернет нас в реальность и позволит вдохнуть свежий воздух.

ВНИМАНИЕ. Однажды нырнув в море чувств — ты уже не будешь прежним. Бездна, в которую удалось посмотреть, навсегда оставит в твоей душе свой след.

Сила жизни

Иногда желанная цель сильно отличается от реальности, но наша жизненная сила подобно ростку, не смотря на сопротивление, ищет путь к свету. Порой этот путь прямой и легкий, зачастую тернист и извилист, но главное не сдавайтесь — продолжайте движение.

В беседе об обидах

О том, что память и шрамы от нанесенных обид остаются и невозможно простить.

— Возьми стакан.
— Взял.
— Урони его и посмотри, что с ним случиться.
— Он разбился.
— А теперь проси прощения и посмотри, станет ли он опять целым.

Полноводная река отношений

Река и два берега как метафора полноценных и глубоких отношений между мужчиной и женщиной.
Итак, если представить что река – это отношения, эмоции, чувства, а берега – это два человека. При этом каждый из них может быть абсолютно разным, свободным в самовыражении, но в то же время все вместе они создают единый пейзаж.

Река находится в непрерывном движении, что символизирует саму жизнь, а также все эмоции, которые мы способны испытывать по отношению к другому. Река может быть спокойной, но глубокой, а может быть бурной с частыми порогами и поворотами. Порой из-за избытка влаги она выходит из своих берегов, смывая все на своем пути. Но проходят дни, вода спадает, а на разрушенных берегах остается плодородный слой ила. Иногда ее сковывает льдом от сильных морозов, но с первым теплом реки вскрываются, вновь продолжая движение.

Может наступить период засухи, когда река мелеет, теряет свою силу, еле движется, но после дождя уровень воды поднимается. Если же возникает запруда и наступает период застоя – вязкое болото, то самое время расчистить дно русла от всего лишнего, что преграждает путь течению.

У любой реки есть начало – исток, он чист, прохладен и приятен на вкус. Чем дальше по течению, тем выше вероятность замутить воду, но регулярная чистка русла – обеспечивает постоянное течение, а значит и чистоту потока. У каждой реки есть логичное завершение – озеро мечтаний, море эмоций, океан любви.

Берег левый и берег правый – они могут быть подобны друг другу, повторять каждый изгиб. Но вероятнее всего они будут абсолютно разными: один более крутой, другой пологий, на одном заросли кустарников, а на другом приятный песок. Русло также может менять свое направление, оно то разливается, то наоборот сужается, превращаясь в едва заметный ручеек. Иногда через реку перекинут мостик, появляется возможность встречи. Местами река так глубока и широка, что встреча как будто невозможна, но на самом деле у любой реки есть дно и общение происходит на самом глубоком уровне. Временами для встречи нужен паромщик.

Самое захватывающее во всей этой картине лично для меня в том, что отношения между людьми переменчивы, порой непредсказуемы, но в то же время так же прекрасны как и долина реки. И хороши они, лишь при целостном взгляде, когда учитывается все что происходит, легко воспринимаются любые перемены, одинаково ценятся все составляющие.

Доверяя потоку жизни

Отношения с водой для меня подобны отношению к жизни в целом. Я всегда любила воду, наверное, как и все дети. При этом не умела плавать, просто не получалось слаженно действовать руками и ногами. Приходилось барахтаться на мелководье.
Иногда чтобы пощекотать нервы я заходила на глубину по шею и чувствовала как меня вода начинает затягивать. Позже я все-таки научилась кое-как держаться на воде, но при мысли, что подо мной нет дна — начиналась паника. Так же я пыталась контролировать все происходящее в жизни.

Доверять воде и собственным силам я научилась в бассейне. Оказалось, что бассейн глубокий, но плыть все-таки нужно. Страшно, но пересилила себя и спустилась по лестнице. Сначала держалась ближе к бортику, часто делала перерывы. Потом все-таки стала двигаться уверено и могла проплывать от стенки до стенки. Ура. Больше похоже на внутренние изменения после тренинга или личной терапии, появилась уверенность, но нет опыта реальной жизни.

На море я уже окончательно поверила — вода меня держит. Какие я только кульбиты не вытворяла, наслаждалась движением тела, то ловила волну, то переворачивалась на спину, то усиленно плыла к какой-то цели. Полный восторг, период острой влюбленности в жизнь, состояние близкое к эйфории.

Чем дальше я продвигалась в отношениях с водой, тем лучше понимала, она бывает разной: холодной или теплой, соленой или пресной, мутной или прозрачной, спокойной или бурной — и мне нравилось пробовать свои силы в разной воде.

Научилась ли я жить в близком контакте с собой и другими?
Я все еще в бассейне! Умею, но мне страшно.


В современном мире метафора превратилась в неотъемлемую частичку сознания человека, некий ментальный инструмент познания. Мы мыслим метафорично, выражаемся метафорично, используем метафору в своих письменных работах, чтобы придать им определенную образность и яркость. С ее помощью нам удается правильно расставить акценты в своих высказываниях, спровоцировать различные эмоции и оценки у аудитории, вызвать нужный нам ассоциативный ряд образов, основанных на опыте и знании индивида.

Однако, что же на самом деле представляет собой метафора, которая со времен античности стала актуальной проблемой для изучения.

Как известно первым, кто обратил внимание на метафору, стал Аристотель. В своем подходе к метафоре он отмечал близость ее природы к риторике и поэтике. Именно его подход на первом этапе и заложил дальнейшее восприятие метафоры, как некой фигуры речи, используемой в качестве украшения [1,с 28–30]. Несмотря на попытки Гермогена указать на связь метафоры с мыслями в ту эпоху именно модель восприятия метафоры Аристотелем стала классической и легла в основу ее природы.

Однако философские труды Фр. Ницше привнесли изменения в модель метафоры. Философ занимался концепцией метафоры, представляя ее языковой моделью, которая принималась за основу познания мира. Именно ему принадлежала мысль о метафоричности всех истин. Отсюда следует, что метафора обладает гносеологической функцией, которая обусловлена связью языковых процессов и мыслительных [5,с. 254–265]. Таким образом, философским подход к метафоре в основном сводился к мысли, что метафора фигура речи, однако оплотом данной идеи предстала работа Фр. Ницше, поскольку он первым заговорил о связи мысли и метафоры.

Вслед за философами проблемой метафоры стали заниматься лингвисты. В первую очередь они стали рассматривать связь метафоры с мыслями, придерживаясь нетрадиционной модели метафоры Фр. Ницше. Среди последователей модели Фр. Ницше следует отметить А. Ричардса, который полагал, что мысли обладают метафорическим характером [6, с. 44–67]; а также М. Блэка, который утверждал, что метафора есть результат мыслей и ввел такие понятия как tenor и vehicle [2,с. 153–172]. Отсюда следует, что метафора обладает формой и содержанием и именно это открытие стало значимым в лингвистическом подходе. Несмотря на изучение метафоры сквозь призму мысли, главенствующая роль отводилась все-таки языку.

Однако с появлением когнитивной лингвистики метафора предстала в качестве ментального инструмента познания в науке. Первым последователем когнитивного подхода стал Дж. Джейнс, который в своей работе говорил о способности метафоры к образованию когнитивной системы [8,р. 84–100]. Данный труд впоследствии послужил толчком в развитии исследования метафоры с когнитивной точки зрения.

Впоследствии возникло множество теорий метафор. Самыми известными среди них стали теория концептуальной метафоры, основные положения которой заключались на выводах Дж. Лафоффа и М. Джонсона и теория концептуальной интеграции Ж. Фоконье и М. Тернера. Последняя же теория за небольшой промежуток времени стала одной из центральных позиций когнитивной лингвистики.

Согласно теории концептуальной интеграции когнитивные процессы связаны с мышлением и языком, благодаря чему возникают разные значения. Считалось, что ментальные пространства возникают в сознании еще до наших размышлений и высказываний. Сама концептуальная интеграция обусловлена эволюцией человеческого мозга. Она являлась основной когнитивной операцией, содержащей исходные пространства (input spaces), общее пространства (generic spaces), а также смешанное пространство (blend) [7,р. 303–371].

В связи с этим стоит отметить, что когнитивный подход существует в рамках антропоцентрической парадигмы, которая в свою очередь рассматривает язык в качестве инструмента для сознания человека, а сам индивид предстает во главе исследования [3,с.21], из чего следует, что метафору невозможно рассматривать в отдельности от опыта, знаний человека об окружающем мире, психологических, культурных аспектов личности.

Подводя итог вышесказанному, следует отметить, что интерес к метафоре возник еще во времена античности. Уже тогда философы принимали попытки объяснить природу метафоры, однако философский подход не сумел раскрыть сущности метафоры, но несмотря на это натолкнул лингвистов на дальнейшие размышления, самыми важными из которых стали идея метафоры о возможности провоцировать образы, а также двойственность ее природы и наличие формы и содержания. Однако с появлением когнитивного подхода произошло разграничение метафоры и концептуальной метафоры, которое заключалось в локусе. Концептуальная метафора содержалась в мыслях, а метафора в языке.

Основные термины (генерируются автоматически): метафора, концептуальная метафора, когнитивный подход, время античности, когнитивная лингвистика, концептуальная интеграция, ментальный инструмент познания, мысль, связь метафоры, язык.



Один из них стал очевидным во время моей поездки в Японию к архитектору Кисё Курокава. Мы отправились осматривать его новую собранную из транспортируемых объемных блоков-квартир жилую башню в Токио, общий облик которой был совершенно необычен. Создавалось впечатление, что она сложена из кусков сахара, или даже более того — она напоминала поставленные одна на дру­гую стиральные машины, потому что все белые кубы имели в центре круглые окна. Когда я заме­тил, что эта метафора несет в себе не свойственные для жилья оттенки, Курокава выказал удивление: «Это не стиральные машины, это клетки для птиц. Видите ли, в Японии мы делаем домики для птиц — скворечники в виде бетонных ящиков с круглыми отверстиями и вешаем их на дерево.


Кисё Курокава. Накагин, Кипсул-Билдинг, Токио. 140 капсул-блоков были доставлены на стройплощадку подняты на двух бетонных стволах. Каждая жилая единица имеет встроенную ванную комнату, стереомагнитофонную аппаратуру, калькуляторы и другие полезные для бизнесмена устройства. Метафора поставленных друг на друга кирпичей или кусков сахара появляется вновь примерно через каждые пять лет с тех пор. как ее предложил в 1922 г. Вальтер Гропиус. Полутона здесь неопределенны: у одних они всегда вызывают мысль о строгой упорядоченности, у других — о единстве в разнообразии итальянского города на холме



С очевидностью возникает вопрос, насколько подходят эти метафоры к функции здания и его символической роли. Сосредоточиваясь на этом аспекте и временно отвлекаясь от других, например стоимости (австралийцы приблизительно в 20 раз превысили первоначальную смету на сооружение своей смешанной метафоры), мы можем прийти к следующему выводу. С одной стороны, органичес­кие метафоры очень подходят для культурного центра, образы, символизирующие рост, особенно соответствуют смыслу творчества. Здание летит, плывет, плещется, изгибается и раскрывается, подобно живому растению. Прекрасно. Возможно, если бы здание было названо Австралийским Куль­турным центром (а не оперным театром Сиднея) и служило символом освобождения Австралии от англо-саксонской зависимости (подавляющего влияния Британии и Америки), тогда эта интерпре­тация могла бы стать более понятной. Мы могли бы тогда увидеть эти необычные метафоры в их самом положительном смысле — в качестве символов того, что Австралия покончила с колониальным конформизмом и провинциализмом.


Во всяком случае, в качестве здания-утки Сид­нейский оперный театр все-таки ставит некоторые трудные проблемы из-за отсутствия в нем общепринятой символики, и этот пункт выявляет Bed экстремизм позиции Вентури. Хотя органически метафоры в принципе подходят для культурной центра, они не подкрепляются общепринятым! знаками, берущими начало в местном австралийском стиле, и поэтому получают ошибочное истол­кование. Скорее, они происходят из широко распространенного среди современных архитекторов формалистического движения, к которому больше подходит термин — сюрреалистическое. Здесь, как в картине Магритта (яблоко, которое разрастается и заполняет все пространство комнаты), смысл воспринимаемого поражает, но тем не менее остается загадочным, совершенно ускользающим. Что кроме примитивного и возбуждающего пытается сказать Утцон? В самом деле, что кроме символов творчества означают все эти паруса, раковины, цветы, рыбы и монахини? Очевидно, наши эмоции возникают самопроизвольно, по своим законам, и нет определенной точки, в которой сходятся все эти значения. Они витают в нашем сознании и пере­секаются где попало, подобно сладостным грезам, следующим за чрезмерным увлечением.

Тем не менее они доказывают общую позицию в отношении коммуникации: чем больше метафор, тем величественнее драма, и чем тоньше они заду­маны, тем глубже тайна. Смешанная метафора сильна, как знает каждый, изучающий Шекспира, но метафора, намекающая, наводящая на мысль, поистине обладает мощью.


Одним из тех, кто пытался это сделать, был Ээро Сааринен. Сразу же после того, как он, присудив на конкурсе первую премию утцоновскому оперному театру, вернулся в Америку, он запроектировал свой собственный вариант здания из криволинейных оболочек. Аэровокзал TWA в Нью-Йорке — это иконическое изображе­ние птицы и, в расширенном смысле, воздушного полета вообще. В деталях и переплетении изги­бающихся поверхностей и линий пассажирских выходов и пересечений эта метафора разработана особенно искусно. Опорная конструкция напоми­нает ногу птицы, водосток превращается в злове­щий клюв, пересекающий внутреннее пространство, висячий мост, покрытый кроваво-красным ковром, уподобляется, я полагаю, легочной артерии. Здесь образные значения сочетаются соответствующим и тщательно продуманным образом, заостряя общепринятую метафору полета; взаимодействие этих значений создает многозначно работающее произведение архитектуры.


Ле Корбюзье. Капелла Роншан, Франция, 1955 г. Вид с юго-востока. Здание перенасыщено визуальными метафорами. ни одна из которых не воспринимается как совершенно явная. Именно поэтому здание как будто всегда готово сказать нам нечто, чего мы даже не можем точно определить. Это сравнимо с состоянием, когда слово как бы вертится у нас на языке, а вспомнить его мы никак не можем

Другими словами, Роншан завораживает; мы спотыкаемся об этот розетский камень, обло­мок ушедшей цивилизации, и каждый раз, рас­шифровывая знаки на его поверхности, последова­тельно постигаем значения, которые, как известно, не относятся ни к одной определенной сфере социальной практики. Ле Корбюзье настолько пере­насытил свое здание метафорами и так точно соот­нес одну часть с другой, что кажется, будто значе­ния были отшлифованы бесчисленными поколе­ниями, вовлеченными в ритуал: нечто столь же богатое, как утонченные сооружения ислама и точ­ная иконология синтоистских храмов. Как тщетно, как приятно наслаждаться этой игрой значений, которая по преимуществу основывается, как мы знаем, на яркости воображения.


Архитектура как язык более податлива, чем язык разговорный, и подчинена изменениям краткоживущих кодов. В то время как здание может искусства. Отсюда следует, что помимо всего прочего, архитектор должен так насытить свои здания кодами, с избытком используя общепринятые знаки и метафоры, чтобы его произведение осуществляло задуманную коммуникацию и про­должало жить, невзирая на трансформации быстро изменяющихся кодов.

Как это ни удивительно, но многие современные архитекторы отрицают этот наиболее мощный метафорический уровень значения. Они находят его нефункциональным и личным (субъективным), буквальным и неясным, чем-то не поддающимся сознательному контролю и уместному использованию. Вместо этого они концентрируют внимание на рациональных, по общему мнению, аспектах проектирования — стоимости и функции в их узком понимании. В результате их неумышленные метафоры метафорически мстят им и наносят удар в спину: их здания в конечном итоге выгля­дят как метафоры функции и экономики и как таковые осуждаются. Положение, однако, должно измениться, так как и социологические исследова­ния, и архитектурная семиотика свидетельствуют об объективности всеобщего отклика на метафору. Здесь гораздо большее поддается предсказанию и контролю, чем думали архитекторы; и поскольку метафора играет главенствующую роль в обще­ственном одобрении или осуждении зданий, можно быть уверенным, что архитекторы примут это во внимание, хотя бы лишь в интересах соб­ственного благополучия. Метафоры, которые прочитываются через принятые визуальные коды, различны для разных групп, но они могут быть внятно, если не точно, установлены для всех этих групп в обществе.

В статье поднята проблема происхождения смыслов архитектуры, обретающая в ситуации современного архитектурного проектирования особую актуальность. Представлена стратегия первого исследования глубоко укорененных представлений об архитектуре посредством образов, пришедших в отечественную норму восприятия из художественной литературы. Носители пространственных характеристик в архитектурных объектах описываются феноменологически и трактуются на платформе герменевтики, старающейся понять и объяснить всю совокупность историко-гуманитарных сведений о мире и людском бытии. Собственно, даже дилетантское объяснение архитектуры, как и ее профессиональный комментарий, а также проектирование и строительство, зиждется на архетипах и так или иначе обозначаемой геометрии, в частности, на гравитационной вертикали и горизонтальной протяженности. Разобран метафорический вклад привлеченных сюда пространственных элементов, отношений, качеств. Выдвинуто предположение о том, что архитектура как константа пространства предлагает не только понимание о мире, но и объясняет мир собою – визуально расшифровывает его неоднозначность во множестве регистров: порядок и хаос, красота и польза, простота и сложность и т.п. Баланс всего этого демонстрируется и в чувственно воспринимаемой тектонике, и в стилистических программах, лоббируемых превалирующим вкусом истории.


4. Прибрам К. Языки мозга. Экспериментальные парадоксы и принципы нейропсихологии. - М.: Прогресс, 1975. - С. 135.

8. Frankl V. Man's Search for Meaning: An Introduction to Logotherapy. - New York: Washington Square Press, 1963. - Р. 164.

Архитектура и поэзия в метафорическом взаимообмене

Эксперименты со знаменитыми стихами, доказывающие, как от сбивки размера или перестановки слов искажается их смысл, хорошо известны. Синхронность искажения смысла от изменения конфигурации одного и того же лексического состава опровергает старинное сравнение содержания художественного произведения с вином, а формы - со стаканом. Форма органически связана с содержанием и, более того, форма содержательна. Поэтическая метафора, единичная или развернутая до стихов и поэм, - и есть содержательная форма с подвластными ей тончайшими смысловыми оттенками. В идеале, когда эта, столь чуткая, содержательная форма обращается к реальному предмету, она реагирует на него всею целостностью: синтаксисом, морфологией, пунктуацией и т.д., - восполняя и нагружая оригинал собственным восприятием. Отражаемая действительность, в итоге, представляется в аналогичном единстве, в органической неразрывности формы и содержания. Иначе говоря, поэзия не видит форм вне содержания, и именно этот взгляд укореняет. Более того, в силу авангардного интеллекта и эмоциональности, она склонна к додумыванию, преувеличению, перенасыщению обычных, казалось бы, вещей. В частности, по отношению к целомудренно молчаливой архитектуре здесь открывается необъятное поле возможностей.

Заключение

Сильные эмоциональные реакции могут вызывать разные образы архитектурной среды - от площадей до интерьеров. Как считал М.С. Каган, момент эстетического восхищения здесь соединяется с сотворческой и интерпретационной энергией восприятия искусства, с той эмоциональной активностью восприятия, которую провоцирует художественная ценность произведения. Если эмоции от одного искусства сотворчески и интерпретационно отзываются в другом, значит, активность первопричинного произведения (с теми или иными потерями) преобразуется в активности произведения другого вида. Вероятно, когда формальная активность архитектуры, управляющая определенным эмоциональным потенциалом, перекидывается в поэзию, метафоричность чужеродной оригиналу природы предельно мобилизуется. Таким образом, преимущество архитектурных топов в художественных текстах - не в детальных описаниях, не в фиксации хронологии развития или художественной стилистики их прототипов (со всем этим несравненно квалифицированнее справляется специальная литература), а в органике позиционирования архитектуры как насыщенной смыслами константы бытия. В картинах, представляемых литературными текстами, попутное, не являющееся самоцелью изображение самых стабильных содержательных форм в самой наглядной, декартовой, геометрии посильно приобщает к гарантированному равновесию мироустройства.

Рецензенты:

Читайте также: